«Окопы и окопы. Все нормально». Как изменилась жизнь в приграничной Белгородской области на второй месяц спецоперации

В подвальном помещении бара в центре города играет джаз. К 20:00 за столиками и стойками начинают собираться люди. У стойки бармен с клиентом обсуждают [Роскомнадзор].

— …Ну это он, получается, медбрат? — спрашивает облокотившийся к стене гость.

— Не совсем. Медбрат, он скальпели носит-моет. А военный врач… Ты все-таки еще и военный: носишь оружие, выполняешь боевую задачу. Но если дерьмо попало на вентилятор — работаешь медиком, — медленно протирая бокал, отвечает бармен.

[Роскомнадзор] идет уже почти два месяца, и к ней здесь все уже практически привыкли. В начале апреля, по заявлению властей, под украинский авиаудар попала нефтебаза. Всего с начала военной спецоперации власти сообщали о не менее чем 10 случаях обстрелов и авиаударов. 14 апреля осколком прилетевшего снаряда в плечо ранило мужчину из села Журавлёвка, но местные жители в основном живут как прежде и отказываются уезжать, даже если им предлагают родственники. Больше недели в области действует «желтый» (высокий) уровень террористической опасности. Но люди продолжают жить, как будто ничего не происходит.

В баре два зала, к 22:00 оба заполнены. Джаз затихает. За большим столом компания молодых людей включает украинские песни. Из колонок играет музыка «Воплей Видоплясова» и «Океана Эльзы». Два стола на ломаном украинском громко подпевают и просят прийти весну. Посетители с соседних столиков просят переключить на российского рэпера Мияги.

В курилке спрашиваю одного из посетителей:

— Как вам украинская музыка?

— Брат, смотри, — водя из стороны в сторону окосевшими глазами, отвечает светлый широкоплечий парень, — они [артисты] не наши. Но к ситуации отношения не имеют.

Война-невойна 

Украинские песни в баре включал Виктор [имя изменено по просьбе героя]. Мы знакомимся за общим столом, а потом вместе идем пешком по ночному Белгороду. Мимо на электросамокатах проносятся подростки. С интервалом в несколько минут проезжают такси. Без них город стих бы окончательно.

— Все люди гнилые. Вы знаете лучше, чем я, — говорит Виктор. — Все претензии от знакомых к Белгороду были в том, что здесь злые, плохие люди. А я пытался как-то переубедить, в том числе и себя. Пытался видеть в людях хорошее. Но [Роскомнадзор] показала, что все так и есть. Люди в большинстве своем очень слабые и не могут думать своей головой.

Виктору 27 лет, он художник иллюстратор, родился в Шебекине — городе в паре десятков километров от Белгорода. [Роскомнадзор] разлучила его с девушкой Людой [имя изменено по просьбе героини]. Она выросла в Украине, 24 февраля застало ее в Киеве.

— Люда не переставала мне говорить, что ей некомфортно в Белгороде, — рассказывает Виктор. — Для нее война восемь лет идет, ей в 2014-м пришлось из Донбасса уехать. А тут все шутили, что она хохлушка, что война — не война и много-много других типа подколов. Но эти полномасштабные [военные] действия в Украине показали, что те, кто так шутил, были, мягко говоря, неправы.

В начале марта у Люды получилось эвакуироваться в Европу, теперь Виктор тоже собирается уехать.

— Теперь она, конечно, не вернется в Россию. Спасибо большое освободителям, — говорит он. — Хочу только поддержать Люду, уехать из России. Потому что мне не важна моя дальнейшая судьба, но важна совместная наша жизнь.

Виктор не думает, что Россия начнет ядерные бомбардировки Украины, и не боится военных действий на территории РФ, потому что не верит в возможность наступления ВСУ даже на Крым и территории Донбасса.

«Мы тут в яме»

12 апреля губернатор Белгородской области Вячеслав Гладков сообщил о повреждении железнодорожных путей в Шебекине. В начале апреля в городе начали рыть окопы. Еду туда — пообщаться с местными жителями.

На остановке автобуса до Шебекина возле белгородского вокзала, сплошь теперь обнесенного высоким забором, на столбе — синяя табличка «Харьков». На окошке кассового пункта на распечатанном белом листке А4 — надпись: «Рейсы в Харьков и до границы не выполняются». В автобус садятся люди: женщина с вербами, ее ребенок в красной курточке. Они везут с собой велосипед. Вдоль трассы по дороге в Шебекино растет лес. Со стороны дороги его окопали плугом — от пожаров. Тонкая неглубокая траншея тянется до конца леса. За ним начинается поле, изрытое глубокими ямами.

— Это, что ли, окопы? А, вот эти больше похожи, — говорит кто-то в автобусе.

Местные власти заявили о «проведении земляных работ» 5 апреля. Объяснили рытье желанием перестраховаться и, как обычно, сказали, что бояться нечего.

На качелях перед Дворцом культуры качаются молодые люди. Из делового центра «Ребиндер» выходят офисные работники. В самодельной деревянной беседке бирюзового цвета на лавочке сидят три старушки. Перед ними на пеньке спит серый кот.

— Как вам здесь живется? Не страшно сейчас?

— Не-е. Все работают, все учатся, мы, бабки, бездельничаем, — говорит одна из старушек с тростью в руке.

— Даже если и летают, мы не слышим. Мы в яме, — вторая бабушка в цветастом платке делает жест рукой, — нас облетает.

— А окопы зачем вырыли? Не боитесь, что пригодятся?

— Нет, они далеко. Все у нас нормально. Так и доложите, — говорит первая.

На аллее памяти шебекинцам людей нет. В стороне от мемориала, на детской площадке, играет музыка. В лесу за аллеей пахнет соснами и тополями. По дорожкам в лесу прогуливаются семьи с детьми. Девочка на скейтборде спугнула белку. В нескольких метрах на лавочке сидят две школьницы.

— У нас сейчас все спокойно, — говорит восьмиклассница с острыми стрелками на глазах, — мы с семьей не планируем никуда уезжать. Если здесь что-то будет, может, уедем. Все тогда поедут в Москву.

— А окопы и обстрелы в соседних районах?

— Нет-нет, мы здесь ничего не слышим. А окопы означают, что нас защищают, — отвечает шестиклассница.

— У вас в школе бывала эвакуация?

— Да, вывели, показали, где и куда прятаться, — говорит старшая.

— А нас перед школой вывели, посчитали, сказали ждать, — рассказывает девушка помладше.

— Вы думали, кем хотите стать?

— Я вообще-то хотела поступать на международные отношения. Но с учетом того, что сейчас происходит, нельзя сказать, что у России возможны какие-то международные отношения, — отвечает восьмиклассница. И рассказывает, как дойти до больницы.

На заднем дворе больницы за забором стоит несколько пазиков с медицинскими крестами на бортах. На КПП — молодой военный с автоматом. За его спиной разбит палаточный госпиталь. В 300 м от больницы, в сквере памяти десантникам, возле БМП, мужчина пьет кофе.

— Вам сейчас тут не страшно находиться?

— Честно, только недавно приехал.

— И как вам здесь?

— Нормально. Без паники. А чего переживать, если там [на границе] вся техника стоит?

Тихая желтая «Газель» реанимации без сирен и мигалок заезжает во двор больницы. На боковом стекле машины наклеена буква Z.

Марина (имя изменено) работает медсестрой. В Украине у нее есть родственники. С началом спецоперации работать ей стало сложнее — и морально, и физически.

— Конечно, сейчас тревожно. Своими глазами видела, как [системы ПВО] сбивают ракеты. Везде только и разговоры об одном, — рассказывает девушка.

Медики о происходящем, по ее словам, думают разное. Те, у кого есть родственники в Украине, стараются меньше высказываться и переживают за своих близких. Некоторые недолюбливают беженцев.

— Злятся, говорят: «Пускай с автоматами бегают, защищают родину!», — пересказывает медсестра. — Я спрашиваю, зачем так говорить, они [беженцы из Украины] не виноваты в том, что происходит. А у другой девушки родители в Украине, она с ними не разговаривает теперь. Я на нее наехала, мол, там такие же люди, они не хотят, чтобы с ними что-нибудь случилось. А она мне душу стала изливать: «Я что, должна бояться за свою жизнь? Сюда ракеты прилетают! Если не мы их, тогда они нас».

— Бомбят как наши, так и ВСУ, и нацики, — на уточняющий вопрос, кто, по ее мнению, ведет огонь, отвечает Марина. — Кто ж мне правду скажет, все на уровне разговоров. Но то, что наши туда шмаляют ракеты, я видела собственными глазами.

При этом, говорит Марина, отношение к работе у медиков не поменялось. При оказании помощи они ведут себя как раньше и никакой неприязни к пациентам, будь то солдаты, раненые украинцы или обычные белгородцы, не выказывают.

— Помощь всегда оказывают как положено. То, что они [медики] могут после этого пообсуждать, — пустой гундеж. Свою работу они сделают на 100%, — уверяет девушка. После разговора в больнице возвращаюсь в Белгород.

Кому должно быть страшно

Белгород заполнен «патриотическими» символами. Возле торгового центра рядом с белгородским парком Победы весь в пыли стоит черный Daewoo Matiz. На его стеклах и бортах — наклейки «За победу» и «Пока мы едины, мы непобедимы».

По одной из центральных улиц проезжает скорая с буквой Z. За ней — отмеченная тем же знаком «Лада». По пешеходной улице идут трое бородатых парней в камуфляже. На их кепках — бело-красно-желтые флаги Южной Осетии и буквы Z.

У входа в супермаркет «Магнит» — еще трое в камуфляже. Внутри девушки выбирают косметику. На кассе разговаривают продавщицы.

— «Кока-Колу» отменили. Ну и что? И гамбургеры мы свои сделаем. Или шашлыков пожарим, — говорит одна.

— У нас прадеды и прабабки прожили [в Советском Союзе], а мы не проживем? — поддерживает вторая.

Напротив «Магнита» за пластиковой решеткой одиноко стоят манекены в костюмах закрывшегося из-за санкций магазина Adidas. Через несколько десятков метров вдоль здания выстроились военные. На узкой дороге перед ними ждут темно-зеленые грузовики «Урал» с буквами Z на брезентах.

Над городом пролетает военный вертолет. Его слабо слышно из-за дождя, который льет вот уже второй день. Под крышей курилки БелГУ прячется мужчина.

— Скажите, вам сейчас не страшно жить в Белгороде?

— Ой… — Мужчина кивает и отворачивается. — Спокойно.

— А то, что прилетает [снаряды]?

— Ничего не прилетает.

— А окопы в Шебекине?

— Ну окопы и окопы. Все нормально.

Возле одной белгородской кофейни под дождем курят парень с девушкой.

— Скажите, вам не страшно сейчас находиться в Белгороде с учетом спецоперации?

— Мы стараемся не говорить об этом. Все спокойно, не страшно. Но пытаемся концентрироваться на работе, — отвечает парень.

— Это Украине должно быть страшно. Мы не хотим с вами это обсуждать! — резко выговаривает девушка.

— Почему Украине должно быть страшно?

— Потому что я из Украины.

— Мы стараемся не обсуждать эту тему, — перебивает ее парень, чтобы избежать конфликта.

— Из какого вы города?

— Из Хмельницкого.

— Не думали уехать из России?

— Хочется домой, конечно. Но обстоятельства.

Молодые люди докуривают и уходят варить кофе. Российские войска продолжают бомбить инфраструктурные объекты в Хмельницком. Утром 19 апреля в село под Белгородом прилетает новый снаряд.