На сцене Псковского театра драмы установили гроб, который нестерпимо воняет два действия с одним антрактом. Разбираемся, кто сдох и чем пахнет

150 лет назад русский философ Сухово-Кобылин написал пьесу «Смерть Тарелкина», которую власти разрешили поставить в театре только через 30 лет.

Для сравнения: пьесу Гоголя «Ревизор» в столичном театре поставили сразу же, пьесу Грибоедова «Горе от ума» – меньше чем через 10 лет после того, как она была написана, хотя и с цензурными правками. А «Смерть Тарелкина» в постановке Петра Фоменко в нашем отечестве запрещали даже в 1966 году – за то, что этот спектакль не дал зрителям «выбора между добром и злом».

Когда я искала рецензии на современные постановки этой бессмертной пьесы Сухово-Кобылина, то одним из первых в поисковике выскочил заголовок: в таком-то театре «рискнули» поставить «Смерть Тарелкина».

Вот и Псковский театр драмы «рискнул».

Впрочем, с превеликой осторожностью.

Московский режиссер Хуго Эрикссен (ученик Брусникина и Бутусова) придумал, как дать псковской публике «выбор между добром и злом»: он перенес действие пьесы в лихие 90-е. (Мог бы, наверное, и в Смутное время перенести, но предпочел посмутнее, чтоб сразу – опа! – и нарисовался свет в конце туннеля в виде нашего счастливого настоящего).

Поэтому из магнитолы, которая стоит у Тарелкина на грязном холодильнике, поют ШурА, группу «Технология» и Аллу Пугачёву образца 1997 года. Причем в качестве титров и строго по сценарию:

- если заходит речь про фальшивые зубы Тарелкина – то ШурА,

- если про «танцы вдвоем, странные танцы» Тарелкина с Расплюевым вокруг бутылки с водкой, то – «Технология»,

- а когда дознаватели с помощью бутылки из-под шампанского учиняют Тарелкину первый допрос – то «Позови меня с собой, я приду сквозь злые ночи». 

Еще приметы времени. У тюремного доктора Крестьяна Крестьяновича из-под халата выглядывает полосатый турецкий свитер BOYS, а одетый в милицейскую форму частный пристав Антиох Елпидифорыч режется на служебном ламповом мониторе в Doom.

Если бы в современной России существовала цензура, а мы с Хуго утверждаем (он в интервью перед спектаклем, я – здесь на всякий случай), что у нас никакой цензуры нет, то ей было бы не о чем беспокоиться, потому что невозможно очернить 90-е годы прошлого века больше, чем их чернит госпропаганда.

Ну, подумаешь, еще и Сухово-Кобылина к этому мифу приплели. Чего ему сделается. 

Странные танцы

Кстати, сам Сухово-Кобылин в свое время использовал тот же прием: он назвал свою драматургическую трилогию, в которую в том числе входит пьеса «Смерть Тарелкина», «Картинами прошедшего».

Дескать, вся эта русская хтонь осталась в недалеком прошлом, с ней покончено: «Умри Тарелкин, живи счастливый Копылов», возрадуемся же о дивному новому миру.

Но цензоры XIX века Сухово-Кобылину почему-то не поверили. И я Хуго Эрикссену не верю. Хотя он искусный наперсточник и так лихо крутит-вертит на большой сцене Псковского театра драмы три мобильных грузовых контейнера, в которых происходит действие, что попробуй догадайся – в каком из них спрятан Тарелкин.

И дело не только в том, что Алла Пугачёва никуда не делась, а ее «Позови меня с собой» до сих пор звучит из каждого «Яндекс-такси».

Приглашенный столичный режиссер ничуть не постеснялся снабдить псковскую постановку «Смерти Тарелкина» «про 90-е» анахронизмами, которые обнуляют весь этот его спектакль с портретом Ельцина на стене и «старыми песнями о главном».

Ведь его «сценическая редакция» пьесы Сухово-Кобылина начинается как стрим видеоблогера Тарелкина, который разыгрывает свою мнимую смерть сперва только на экране подвешенного над сценой монитора и только потом — заодно и в офлайне.

Замри, умри, воскресни

Сюжет спектакля (он не вполне соответствует сюжету пьесы) таков. Некто гражданин Кандид Касторович Тарелкин, спасаясь от кредиторов, решил поменяться местами со своим соседом по съемной квартире Силой Силичем Копыловым, который только что скоропостижно скончался и никому ничего не должен:

«Судьба говорит: умри, Копылов, и живи, Тарелкин. Зачем же, говорю я, судьба; индюшка ты, судьба! Умри лучше Тарелкин, а живи, счастливый Копылов».

Сказано – сделано. И все бы у этого Тарелкина получилось как задумано, если бы он не совершил одну роковую ошибку. Перед своей мнимой «смертью» он выкрал «интимнейшую переписку» высокопоставленного коррупционера генерала Варравина, чтоб с «того света» вымогать у его превосходительства деньги.

В результате Тарелкина объявляют иностранным агентом (зачеркнуто) «вуйдалаком» и гноят по наущению генерала Варравина в тюрьме, пока он не вернет хакнутое.

У Сухово-Кобылина один финал этой истории, у Хуго Эрикссена – другой, с поправкой на «лихие 90-е» (попробуем вместе с режиссером называть эту непроходящую эпоху так).

У кого из них концовка эффектнее – посмотрите и рассудите сами.

В газетной рецензии на самый первый спектакль по пьесе «Смерть Тарелкина» было написано: «Редко с какой драмы зритель уходит с таким тяжелым чувством, как с этой комедии-шутки».

Спойлер: Хуго Эрикссен постарался еще больше утяжелить.

Поперед ускорения

Хотя по ходу пьесы кажется, что он не сделал с Сухово-Кобылиным ничего особенного.

Ну да, режиссер переодел героев XIX века в одежки из XX, снабдил гаджетами из XXI и добавил в текст чуть-чуть отсебятины, как бы стараясь вписать контекст пьесы в контекст десятилетия, выбранного им в качестве декорации к спектаклю.

Но отсебятины-то там всего ничего.

Например, когда Тарелкин произносит надгробную речь, чтобы проводить в последний путь себя самого, то говорит:

«Восскорбим душами о Тарелкине. Не стало рьяного деятеля, не стало воеводы передового полку. Всегда и везде Тарелкин был впереди. Бывало, едва заслышит он только шум от свершающейся приватизации или треск от ломки шоковой терапии, как он уж тут – и кричит: „Вперед!“… Когда генеральный секретарь объявил ускорение, Тарелкин встал и пошел перед ускорением…»

Ну разве не прелесть?

После этого простодушный зритель (например, я), который не позаботился перечитать Сухово-Кобылина перед премьерой, конечно, думает, что все остальные возникающие в спектакле современные аллюзии встроены в текст псковского спектакля режиссером, чтобы еще больше взбодрить почтеннейшую публику.

Но не тут-то было.

Воспоминание о будущем

Допустим, когда «кавказский герой» «капитан Полутатаринов» вламывается квартиру к Тарелкину в форме псковского десантника, то для профанов его похвальба, что он лично «Шамиля брал», выглядит именно такой вставной конструкцией наподобие фальшивых зубов Тарелкина.

Какого «Шамиля»? Ясно же, что Басаева.

А потом читаешь оригинальный текст – а там свои «кавказские герои» и свой Шамиль. И от этого мороз по коже, что за 200 лет в России ничего не меняется.

То же самое происходит, когда раздраженный Тарелкин упрекает самоназванного капитана Полутатаринова в том, что тот «оскорбляет его нравственные чувства».

«Что-о-о? Нравственное чувство? А это что за настойка? На каких ягодах? Деликатесы какие? Нравственное чувство…» - рычит в ответ «Полутатаринов», а на самом деле ряженый генерал Варравин (Андрей Кузин).

И пока он выговаривает Тарелкину, что на самом деле это покойник оскорблял все человеческие чувства (зрения, обоняния и осязания), современный зритель, разумеется, считывает это как сарказм постановщика. Потому что поверить в то, что драматург Сухово-Кобылин 150 лет назад мог заранее надсмехаться над современными российскими законами об «оскорблении чувств» – не-воз-мож-но.

А он надсмехался.

Еще пример. «Это…это мое убеждение [бьет себя в грудь]». Расплюев (Максим Плеханов), а частный пристав Ох (Виктор Яковлев) в ответ грозит ему резиновой дубинкой (в оригинале палкой):

«А это видишь! Если я тебя промеж плеч ею двину, то твое убеждение [показывает на потолок] вон куда вылетит».

И наученный недавними «несанкционированными» событиями зритель поневоле съеживается в бархатном театральном кресле вместе с Расплюевым: «Ну, это другое дело… Это другое дело…»

Сцена с доктором, которого, как всегда филигранно сыграл Камиль Хардин, как будто и вовсе списана Сухово-Кобылиным с тюремной голодовки Навального.

«Ево надо водолечений». — «Я вам гавару – польза будит». - «Что вы, что вы, Крестьян Крестьянович, совсем уже спятили; мы свои головы потеряем». — «Запрещаю».

- Не имейте такой праф. Я доктор.

- А я следователь – и имею секретнейшие причины.

- А ну это дело десятый. Может быть, ошень фажный преступник?

Понизив голос: «Политический?»

- Больше.

«Што такой ему писуй… [думает] ну Salis… Salis… нет, нет… [думает] ну Extractum… Extractum… нет, нет — ну assa foetida — это такой — я ему хочит Тейфельсдрек, это… говно! Да, шертово говно!!»

В этом месте в оригинале доктор прописывает преступнику «навоз», а режиссер заменил на «говно», потому что заменить на «новичок» – сами понимаете.

Самое же жирное дежавю у зрителей происходит, когда Максим Плеханов в роли следователя Расплюева вдруг разворачивает видеокамеру в зрительный зал и начинает выхватывать ею новых подозреваемых в деле да при этом предлагает «постановить правилом – всякого подвергать аресту» и «учинить в отечестве нашем поверку всех лиц: кто они таковы? Откуда? Не оборачивались ли? Нет ли при них жал или ядов. Нет ли таких, которые живут, а, собственно, уже умерли, или таких, которые умерли, а между тем в противность закону живут»…

Какой там на фиг Оруэлл, тоже мне нашли провидца, да? Сухово-Кобылин – вот наш истинный Оруэлл.

«Когда пошла эмансипация женщин, Тарелкин плакал, что он не женщина, дабы содрать с себя юбку пред публикой и показать, как надо эмансипироваться», - витийствует Денис Кугай в роли Кандида Тарелкина, подменяя юбкой упомянутый автором пьесы кринолин.

А ведь как раз накануне псковской премьеры «Смерти Тарелкина» 12 мая стало известно, что скоропостижно умерла знаменитая российская фемактивистка Татьяна Никонова, которая как никто умела «сдирать с себя юбку».

И опять мурашки по спине, потому что и тут текст полуторавековой давности почему-то подходит к сегодняшнему дню, словно ключик к замку.

Как говорит генерал Варравин, «только хватай да руки подставляй».

Засасывает

Что Хуго и делает, удивительным образом воздерживаясь от соблазна «поиграть» с такой богатой фактурой, как только умеют играть современные театральные режиссеры.

Он наверняка мог бы начудить с текстом Сухово-Кобылина много чего, а вместо этого «всего лишь» тщательно проработал все сцены, чтобы все до одного герои «Смерти Тарелкина» ожили и показали крупным планом свои настоящие зубы (такие же гнилые, как у заглавного героя). 

Местами этот нарочитый реализм выглядит скучновато. Особенно в начале спектакля, когда Тарелкин (Денис Кугай) и Мавруша (Ангелина Курганская) до такой степени кривляются, форсируя правильные интонации, что это смахивает на водевильчик.

И особенно в финальной сцене, когда доведенный до крайней степени истощения, весь инда взопревший Тарелкин (Денис Кугай) оказывается перед разверстой пастью геенны огненной в виде распахнутой печной заслонки, а генерал Варравин (Андрей Кузин), чтоб не стоять во время своих реплик истуканом, неуклюже подкидывает в эту бутафорскую топку угольку.

А потом еще более неуклюже отшвыривает ногой обессилевшую тушку Тарелкина.

В общем, в спектакле были моменты, когда я испугалась, что Денис Кугай опять сыграет нам Яго по лекалам режиссера Краснодарского молодежного театра Даниила Безносова. Но – фух! – обошлось, и мы увидели еще одного блестящего, ажно скрипит, Тарелкина.

Но больше всех в этом спектакле повезло псковскому артисту Максиму Плеханову, который ну почти всегда играет на грани фола, а чаще за гранью. Наконец-то нашелся режиссер, который не позволил Максиму ни на миллиметр переступить черту.

И это великолепно, потому что настоящим главным героем пьесы Сухово-Кобылина и спектакля «Смерть Тарелкина» на псковской сцене является, конечно же, квартальный надзиратель, а потом следователь Расплюев. И режиссер Хуго как-то так сделал, что потрясающая органика Максима Плеханова на этот раз угодила в благодатную почву.

Когда Расплюев, он же Максим Плеханов вместе с Виктором Яковлевым в роли частного пристава Антиоха Елпидифоровича изображают пьяный милицейский шабаш, поневоле веришь: а ведь такие «вуйдалаки» и правда засосут насмерть.

«Органы порядка! Остановитесь!»

Быть или не быть

Я когда-то мечтала, чтобы Максим Плеханов сыграл Гамлета. Наверное, это его Гамлет и есть. Потому что спектакль «Смерть Тарелкина» поставил вопрос ребром: быть Расплюеву или не быть.

Дать ему в руки резиновую дубинку, чтоб он ею охаживал всех подряд ради того, чтобы генерал Варравин преспокойно мог и дальше обделывать свои темные делишки, или все-таки хватит нам тут «лихих 70-х» XIX века?

Режиссер Хуго Эрикссен, казалось бы, преисполнен глубочайшего пессимизма на этот счет.

Но он же неспроста катает по псковской сцене эти три гроба на колесиках с «картинами прошедшего» и с первых минут дает публике прочувствовать, как же это все протухло.

Думаю, это его призыв похоронить-таки Тарелкина. Пора.