Несомненно, большое поколение людей переживает сейчас самое тяжелое время в своей жизни. Рожденным в 80-х сейчас около 40, а начиная с этого поколения, все младшие никогда не сталкивались с таким уровнем государственного давления и террора. Абсолютное большинство дееспособных жителей России формировались, взрослели и жили с ощущением свободы. Свободы мысли, предпринимательства, действия. Для них 2022 год — это настоящий год нового Большого террора: им постепенно перекрывали кислород, к которому они привыкли, и вот это дошло до пиковой точки, когда дышать становится невозможно. И поэтому сейчас так много говорят о новом 1937 году.
1937 год. Насколько мы можем сравнивать происходящее. В конце концов, не выглядит ли это так же, как огульные рассуждения о сегрегации и апартеиде двухлетней давности, с которыми активно сравнивали массовую вакцинацию и введение QR-кодов. Сами эти слова имеют такое значение, что ими нельзя разбрасываться на пустом месте. Люди, которые надевали на себя желтые звезды в знак протеста против коронавирусных ограничений и вакцинации, затрагивали такие темы и такие исторические травмы, к которым нельзя прикасаться без крайней необходимости. Апартеид — это трагедия. Желтая звезда — это символ Холокоста. Так вот имеем ли мы некоторое моральное право называть существующие репрессии настолько тяжелыми словами, как Большой террор?
В 1937 году было расстреляно, по открытым данным, 681692 человека, еще 690690 были арестованы и отправлены в лагеря. Расстрелы тройками, отсутствие суда, аресты на месте, людей забирали без внятной вины и внятных причин, приписывали к условным право-троцкистским, террористическим и антисоветским организациям и расстреливали в кратчайшие сроки. Людей пытали, чтобы они вдали информацию, которую не могли знать. Людей убивали сотнями тысяч по всей стране. Вымарывали из жизни и уничтожали в лагерях.
И при всем уважении ко всем сегодняшним политзаключннным, при всем понимании бессмысленности и откровенных подлогах, неправовом законодательстве, цензуре, огромных штампующихся штрафах и полной дискредитации самой системы государственности любого доверия к закону, вопрос остается в силе: можем ли мы называть это 1937 годом?
И это важный вопрос, довольно тонкий лед, если подумать. Потому что полшага в одну сторону — и ты оправдываешь действия государства. Говоришь о том, что все происходящее не так уж страшно, было хуже, это еще не тоталитарная диктатура и, будем честными, не режим красных кхмеров, есть у этого режима какое-то человеческое лицо, мы в конце концов слышим о каждом случае пыток и арестов и все еще можем им возмущаться, это еще не превратилось в единую кровавую кашу. Но ведь это не так. Мы не можем измерять события XXI века категориями века XX, это все равно что говорить о том, что война ведется вполне цивилизованно, потому что людей не угоняют в рабство, как делала Римская империя. Это глупо. Мир изменился, изменились критерии. При большом желании государство не убьет и не запугает 1,5 млн человек, по крайней мере, в такие сроки и в таких масштабах и так открыто. Нам достаточно десятка случаев пыток в полиции и в колониях, чтобы трубить о том, что это — диктатура и террор. И это нормально. Нормально повышать свои стандарты гуманизма. Ненормально говорить о том, что на этой войне погибло всего-то меньше сотни тысяч человек, и предлагать посмотреть на Вторую мировую. Нет, мы дошли до того, что смерть одного человека — уже недопустимое преступление.
Но шаг в другую сторону — и ты размываешь историческую память. А историческая память очень важна в этой стране, потому что она все еще пылится на полке и ждет того часа, когда она будет наконец осмыслена и проработана. Но как мы проработаем память об ужасающих репрессиях советского прошлого, если смешаем их с современностью, разбавим настолько невообразимый концентрат зла? Что мы получим? Сможем ли мы все-таки вернуться к советскому опыту и отгоревать его как положено?
2022 год — это действительно 1937 год для современного общества. Люди не видели ничего хуже, ничего ужаснее, и это сравнение можно понять. И все-таки стоит знать, о чем вы говорите, когда произносите слова «Большой террор». Потому что это очень важные слова.
