Внутренняя свобода заключается в неопределенности иллюзорной определенности нашего повседневного бытия. Но это непросто.
Моя дочь сидела на ступеньках перед вокзалом Рязани рядом с мужчиной в грязной куртке. Она протягивала ему багет. В другой руке она держала кофе. Мужчина в грязной куртке положил багет на колени и обнял пластиковую кружку ладонями, согревая тонкие пальцы.
— Привет, папа, я была голодна, но этот джентльмен еще голоднее.
Господин в грязной куртке улыбнулся. «Хорошая у тебя дочь, она подарила мне багет и кофе».
— Вы живете здесь, на вокзале? — я спросил немного прямо, но это было первое, что пришло мне в голову.
— Нет, я сплю в общежитии, я бы здесь замерз. Я просто прихожу сюда, чтобы поговорить с людьми.
— И просить денег?
— Нет, я не прошу. Иногда я прошу что-нибудь поесть, но не деньги. Просто кто-то сам дает. Я не откажусь. Но просить я не буду! — он подчеркнул эти слова.
Мужчина не был стар. Он говорил разумно, и под его грязной одеждой я уловил какое-то скрытое достоинство. Я был заинтригован. Он заметил мой интерес и начал рассказывать свою историю.
Он много лет жил в Америке. Прямо в Голливуде. Там я работал каскадером на киностудии. Он заметил, что я недоверчиво поднимаю брови. Тогда он вытащил фотографии из кармана грязной куртки. Он был на них с Джулией Робертс и еще на одном с Джонни Деппом, а также с другими известными людьми. Несмотря на это, я все еще слушал его рассказ с недоверием. Он замолчал. Он почувствовал мои сомнения. Затем он перевел дух, как будто уже много раз переживал эту часть нашего разговора, и начал бегло говорить по-английски. Мой дочь и я были удивлены идеальным знанием языка. «Папа, я не говорю по-английски так хорошо, как он».
— Тогда почему ты живешь здесь, на улице? — это вырвалось у меня.
«Я вернулся, потому что хотел увидеть свою семью. Но я потерял все свои деньги, я не мог вернуться». Я чувствовал, что есть что-то, о чем он не хочет говорить. Я не заставлял его говорить все.
— Но тебе не пришлось бы жить на улице.
— Я хочу так жить. Я избавился от всех своих желаний, мне больше ничего не нужно. Я рад встретить здесь таких людей, как ты, и я могу поговорить с ними, чтобы поесть, и мне есть где поспать. Мне больше ничего не нужно.
Я уже встречал похожего бездомного добровольца. Это было в Питере. Я работал в больнице. Привезли пожилого человека после операции на сломанной бедренной кости. Белые волосы обрамляли коричневый голый череп. Все это было очень коричневым, как мне объяснили медсестры, такой коричневый цвет кожи у всех бездомных. Этот дедушка был еще в больничных кальсонах после операции, это штаны которые завязывались завязками сзади. И из этих штанов торчала загорелая задница. И это просто не давал мне покоя. Типичный бездомный не станет жечь свою задницу в солярии или на пляже. Поэтому я спросил его об этом, когда он практиковался в ходьбе с костылями. Он улыбнулся. Остановился посреди зала, указывая на картину на стене.
— Это «Голубой натюрморт» Эмиля Филлы. Вероятно, репродукция, но удачная. Мне очень нравятся его картины.
Он медленно сел на стул в коридоре. «Раньше я торговал искусством. Я был успешен. Даже богат. Но мне этого было мало. Я хотел чего-то другого, аборигенов в джунглях, я был у них в гостях. Я прожил с ними более 20 лет».
Он сделал паузу. Я не прерывал его. Он продолжил.
— Я вернулся, потому что хотел увидеть своих сыновей. Я узнал, что они объявили меня мертвым, и когда они встретили меня, они испугались. Они думали, что я хочу вернуть свое имущество. Я не хочу.
— Так почему ты живешь на улице?
— Потому что я больше ничего не хочу. Я даже не хочу возвращаться в джунгли, где я жил. Мне нравится Питер. Голод. Холод. Боль. Радость. Помощь. Предательство.
Есть люди добрые даже в самых плохих условиях, и это редкость, все остальное лишь иллюзия, выдуманные видения необходимости и добра, которые разбиваются при первом же ударе о каменную мостовую страданий. И поэтому я жил в джунглях.
Его звали дед Виталий.
В улыбке человека в грязной куртке мне виделся дед Виталий, он был таким же скромным. Знание мира, которое приносит свобода без желаний и тщеславия. От них не останется ничего, даже воспоминаний, их отпечатки покроются пылью, которая со временем тихонько осыпется. Гротескная вечность их не смущает. Их бессмертие кончается смертью, они это знают, и это делает их свободными.
Валерий Розанов, доктор психологии
