Элина Абрамовна Быстрицкая... Трудно представить себе человека, который не знает эту актрису. Ее стали узнавать на улицах после того, как вышел фильм "Неоконченная повесть" - о молодом районном враче, ленинградке Елизавете Максимовой - и вдруг стало ясно, что все соскучились по красоте. Настоящей. Не приписанной к определенному времени. Безусловной и вечной. А главные роли, в таких фильмах, как "Добровольцы", "Тихий Дон" принесли ей мировую известность. Многие считают, что в своих образах Быстрицкой удалось воплотить подлинно еврейские характеры.

Сегодня Элина Быстрицкая также много играет и на сцене Малого Театра и на сцене театра им. Ермоловой. Она по-прежнему открыта людям и считает своим долгом как можно больше общаться с ними, так как по ее словам, посредством профессии актерского мастерства она не смогла показать все, что хотела.

- Мы видим Вас в кино и театре. А какая Вы в жизни?

- Мне нелегко оценивать себя со стороны. Но в каждой моей героине есть, конечно же, что-то и от моего характера. Задача автора написать сюжет, который включает также и поступки героев, а я ищу оправдание этим поступкам. А чем я могу пользоваться? Только своими возможностями - больше ничем.

- Когда Вы впервые поняли, что Вы еврейка?

- Это было в ту пору, когда в нашей стране начался антисемитизм. Например, в 1953 году после окончания театрального института нас распределяли по театрам. Исходя из моих результатов, я должна была получить место в очень хороший театр, но я его не получила. Говорили, что это из-за моей национальности. Подобные случаи повторялись неоднократно.

- Какие еврейские традиции поддерживались в Вашей семье?

- Тогда были очень трудные времена. Моя мама была комсомолкой. И, откровенно говоря, в фильме "Добровольцы", где я сыграла главную роль Лели Тепловой, образцом для меня была моя мама. Такими были мои родители: преданные люди, которые служили своему времени, своему делу. В моей семье мы не поддерживали национальной традиции. Я выросла на Украине и скорее впитывала обычаи окружающей среды. На иврите мы не говорили, поскольку, как мне кажется, этот язык появился только тогда, когда появилось государство, а до этого он не был так распространен. И вообще воспитание я получила скорее интернациональное. Но мы поддерживали очень близкие отношения со своими родственниками. Они всегда приезжали к нам в гости. Проводили время очень весело. Например, среди танцевальной музыки я помню фрейлехс.

- Что для Вас еврейский менталитет и хотели бы Вы сыграть роль еврейской женщины?

- Не совсем понимаю, что такое еврейский менталитет. Я считаю, что ни при каких условиях это не может быть чем-то определенным. Есть люди с дурными наклонностями, а есть с добрыми. Главное, в каких условиях люди живут и чего они хотят. Именно это для меня основа отношений между людьми, а принадлежность к любой нации - это не главное. Я никогда не хотела играть что-то сугубо национальное, мне интересно создать образ моей героини, также с удовольствием играю в фильмах, где поставлена настоящая проблема.

- Говорят, в Советское время существовала некая "еврейская тусовка"...

- Я об этом ничего не знаю. Возможно, и был определенный круг лиц, которые общались на почве еврейской традиции, вместе проводили время, но я не принадлежала к этой части общества.

- Говоря словами вашей героини, "как Вы справляетесь с бытом"?

- Очень тяжело. Дело в том, что в наше непростое время нет возможности вести себя так, как этого хочется. Я очень много работаю, и часто времени просто не хватает на эту часть жизни, но мне помогает моя многолетняя знакомая.

- В чем секрет красоты Элины Быстрицкой?

- Красота любого человека заключена только в одном: не делать людям зла. Только если вы не желаете другому человеку плохого, будет продлена ваша молодость. А все остальное - вторично.

- Какие черты характера должен воплощать настоящий мужчина?

- Я уже очень много лет живу одна и мне, честно говоря, нелегко рассуждать на эту тему, но все же самые главные качества - это верность и честность, чтобы не обманывал и можно было на него положиться, то есть порядочность.

- Как Вы относитесь к жизненным трудностям?

- Я их преодолеваю. Поверьте, это не просто слова. В моей жизни было очень много трудностей, сейчас немного меньше, но это потому, что я уже заработала право говорить то, что я хочу и не говорить того, чего я не хочу. Я поняла, что только ежедневный труд дает возможность преодолеть те препятствия, которые порой преподносит нам жизнь и только много работая можно добиться определенного результата.

- Что Вы можете посоветовать молодому поколению, которое только вступает на жизненный путь?

- Этот вопрос меня очень беспокоит. К сожалению, мы не передали им духовности и душевности. Очень много молодых людей, которые не нашли для себя жизненной идеи. Я думаю, что это поправимо, но для этого нужно время и немалое, но, в конечном счете, есть предметы, а есть духовные ценности, которые все равно передаются, и тот, кто хочет это приобрести для себя, тот возьмет, а кто не хочет...

Народная артистка СССР Элина Быстрицкая сегодня продолжает свой творческий путь. Усталости нет и нет желания остановиться. Все также охотно идет навстречу людям. Также любит людей, и люди, ее зрители, отвечают ей горячим и искренним признанием.

Еврейка в звании почётной казачки

 

       Любимице публики, народной артиске СССР Элине Авраамовне Быстрицкой испонилось 85 лет. Элина родилась 4 апреля 1928 года в Киеве, в семье военного врача-инфекциониста Авраама Петровича Быстрицкого и больничного повара Эсфири Исааковны Быстрицкой.  Элина, одно из двух «л» потеряла паспортистка, означает «мудрая». Родители взяли это имя у писателя Кнута Гамсуна, не зная, насколько пророчески верным оно будет на всем жизненном пути их дочери. Элина Быстрицкая — одна из самых красивых актрис российского кинематографа —   вспоминает: «Мне никогда в детстве не говорили о моей внешности. Впервые я услышала об этом в 13 лет, в госпитале. Двое раненых разговаривают: «Посмотри, какая хорошенькая девушка!» Оглянулась — никого… Потом долго смотрела в зеркало — ничего интересного не нашла. Мама воспитывала меня очень строго».  С 1950 года Быстрицкая снимается в кино. Исполняла роли Лены Алексеенко в фильме «В мирные дни» (1950), Елизаветы Максимовны («Неоконченная повесть», 1955), Аксиньи («Тихий Дон» по Шолохову, 1957—1958), Лели («Добровольцы», 1958), Ксении Румянцевой («Всё остаётся людям», 1963) и другие. В разные годы она была (или есть) актрисой Московского драматического театра имени А.С.Пушкина, Академического Малого театра, педагогом ГИТИСа им. А.В.Луначарского и Высшего театрального училища им. М.С.Щепкина.

      Элине Быстрицкой пришлось одолеть немало крутых поворотов, прежде чем зрители узнали и полюбили ее. Глядя на Быстрицкую, невозможно представить ее вне актерской профессии. Прекрасные внешние данные, красивый голос, изящество движений — все в ней кажется созданным для сцены и экрана. Имя Быстрицкой стало легендой. Она покорила наших соотечественников в 50-х годах, покоряет, восхищает и сегодня. В ее жизни было все: стремительные взлеты, трагические годы простоя, поисков, ожиданий. Всенародную славу ей принесла роль Аксиньи в фильме Сергея Герасимова “Тихий Дон”.

 

           Из рассказов друзей, хорошо знающих актрису: »Однажды вечером в квартире режиссера С. Герасимова раздался телефонный звонок.
— Говорит актриса Быстрицкая. Прошу вас, дайте мне пробу на роль Аксиньи… Обычно обращаться к режиссеру с такими просьбами не принято. И Сергей Аполлинариевич понял: раз почти незнакомая актриса просит дать ей пробу, значит, ее желание сыграть Аксинью очень велико. А так как он и сам собирался вызвать Быстрицкую, то охотно согласился. Через несколько дней на студию имени М. Горького, где ставился «Тихий Дон», приехал Михаил Шолохов. В небольшом студийном зале Герасимов показывал писателю его героев. Это был волнующий для авторов фильма день: узнает или нет Шолохов своего Григория Мелехова, Аксинью, Наталью… И вот на экране появилась Аксинья — она смеялась, лукаво сверкая из-под платка черными глазами.  — Похожа… — сказал писатель. Надо ли говорить о том, как счастлива была в этот день актриса: вот оно, воплощение заветной юношеской мечты! Теперь — работать!»

       На съемках «Тихого Дона» она прошла курс мастерства у Герасимова. Он требовал абсолютного внутреннего и внешнего перевоплощения, помог ей лучше разобраться в собственных возможностях. С. А. Герасимов требовал максимальной правды даже в мелочах. Артистке пришлось даже потолстеть почти на 15 кг, через силу объедаться сметаной и медом. Специфический говор, повадки словно были переданы Аксинье — Быстрицкой многими поколениями казаков. Когда фильм вышел на экраны, тридцать старейшин донских казаков предложили актрисе зваться Аксиньей Донской! Она ответила, что оставит фамилию родителей, но сохранит преданность казачеству. Роль в «Тихом Доне» стала подлинной победой актрисы, ее звездным часом. Нерусская артистка, еврейка Элина Быстрицкая была удостоена звания почетной казачки.

   Но из песни слово не выкинешь. Люди моего поколения помнят совсем другую Быстрицкую. 1984 год, советское ТВ показывает антисемитский шабаш – выступления членов Антисионистского Комитета. Проклинают Израиль и евреев-эмигрантов, восхваляя Советскую власть. Среди них генерал Драгунский, Блантер. Лиознова и наша “первая красавица”. Молчать не позволено никому, и все отрабатывают задание Партии и Правительства, включая Быстрицкую. Таковы времена. Райкин однако тогда наотрез отказался позориться, и никого не испугался. Напомню, что Антисионистский Комитет Советской Общественности (АКСО) — общественная организация в СССР, состоявшая из деятелей-евреев и занимавшаяся противостоянием и критикой сионизма. Действовала с 24 марта 1983 по октябрь 1994. Создана по распоряжению Юрия Андропова. Занималось пропагандистской и издательской деятельностью. По определению АКСО  »сионизм концентрирует в себе крайний национализм, шовинизм и расовую нетерпимость, оправдание территориальных захватов и аннексий, вооружённый авантюризм, культ политической вседозволенности и безнаказанности, демагогию и идеологические диверсии, грязные маневры и вероломство». Ни меньше, ни больше!  И ни слова о том, что сионизм – это естетвенное желание народа жить на своей исторической родине. Тем не менее в 2003 году Элина Быстрицкая после длительного перерыва снялась в главной роли в фильме «Бабий Яр».  И снова игра актрисы была трогательной и волнующей. В заключение несколько отрывков из интервью Элины Быстрицкой на интересующую нас еврейскую тему.

 *****

Не совсем понимаю, что такое еврейский менталитет. Я считаю, что ни при каких условиях это не может быть чем-то определенным. Есть люди с дурными наклонностями, а есть с добрыми. Главное, в каких условиях люди живут, и чего они хотят. Именно это для меня основа отношений между людьми, а принадлежность к любой нации это не главное. (Из интервью на сайте Jewish.ru 10.05.2001 – A.З.)

******

Это было в ту пору, когда в нашей стране начался антисемитизм. Например, в 1953 году после окончания театрального института нас распределяли по театрам. Исходя из моих результатов, я должна была получить место в очень хороший театр, но я его не получила. Говорили, что это из-за моей национальности. Подобные случаи повторялись неоднократно… Тогда были очень трудные времена. Моя мама была комсомолкой. И, откровенно говоря, в фильме “Добровольцы”, где я сыграла главную роль Лели Тепловой, образцом для меня была моя мама. Такими были мои родители: преданные люди, которые служили своему времени, своему делу. В моей семье мы не поддерживали национальной традиции. Я выросла на Украине и скорее впитывала обычаи окружающей среды. На иврите мы не говорили, поскольку, как мне кажется, этот язык появился только тогда, когда появилось государство, а до этого он не был так распространен. И вообще воспитание я получила скорее интернациональное. Но мы поддерживали очень близкие отношения со своими родственниками. Они всегда приезжали к нам в гости. Проводили время очень весело. Например, среди танцевальной музыки я помню фрейлехс…

*****

В марте — комсомольское собрание, на котором разбирали мое персональное дело, состоялось аккурат после смерти Сталина. На нем меня стали обвинять в… сионизме, кто-то сказал, что в университете уже открыли сионистскую организацию и мы, дескать, тоже должны быть бдительными… Мне было странно слышать такие слова от однокурсников, с которыми общалась. Я заявила им: «Как вы можете говорить такое, когда я вместе с вами над гробом Сталина стояла?». Это имя для меня было свято!.. Я дежурила возле бюста Сталина и наблюдала из окна нашего института, как киевляне слушали радиотрансляцию из столицы. Даже сейчас, только закрою глаза, вижу Крещатик, запруженный людьми, и руки, вздымавшиеся над огромной толпой… Вот такой у меня был аргумент!.. Вас удивляет. все-таки, как это классик утвердил меня, еврейку, на роль казачки Аксиньи, когда вокруг было столько актрис казачьих кровей. Думаю, о моей национальности Шолохов мог и не знать.(Из интервью на сайте ”Бульвар Гордона” № 13/1.04.2008 – А.З.)

  Источник:   www.zelikm.com  »Евреи глазами именитых друзей и недругов»             

Люди, годы, жизнь...

Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

4 апреля народной артистке СССР, выдающейся киевлянке исполняется 80 лет Часть I

Народную артистку СССР Элину Быстрицкую никогда не именовали секс-символом: во-первых, полвека назад, когда она сыграла свои первые роли, такого понятия не существовало, а во-вторых, любой, кто позволил бы себе на ее счет фривольные мысли, рисковал немедля схлопотать по физиономии. Элину Авраамовну называли целомудренно и почтительно: одна из красивейших советских киноактрис, самая женственная, кумир миллионов...

Царственная осанка, летящая походка, утонченные черты лица и нежные руки... Перед ней блекли фальшивые, беззаботно-искусственные голливудские звезды, хотя в отличие от них у Быстрицкой не только домработницы не было — даже пылесоса и стиральной машины. В театр отечественная дива добиралась городским транспортом, прическу и грим делала своими руками, а на наряды что-то выкраивала из 250-рублевой зарплаты... И это при тех безумных дефицитах и нехватке буквально всего!

Фотографий и открыток, которые Элина Авраамовна подписала восхищенным поклонникам, не счесть, ну а сама она попросила автограф лишь раз — у «железной леди» Маргарет Тэтчер, будучи у той в гостях. Это фото с дарственной надписью ей очень дорого, поскольку превыше всего актриса ценит в женщинах силу воли, целеустремленность и независимый характер.

Не знаю, как там насчет «коня на скаку остановит», но что и сама Быстрицкая из когорты несгибаемых — это точно... Она и на войне не пряталась — только ложилась на землю во время бомбежек и артобстрелов. Эта обворожительная женщина прекрасно стреляет, умеет грести на байдарке и до сих пор уверенной рукой отправляет шар точно в лузу (в чем на недавнем турнире по бильярду убедился, позорно ей проиграв, господин Жириновский)...

Для нее время давным-давно разделилось: то, что проводит в кадре или на сцене, — цветное, остальное — черно-белое. Горько сознавать, что актриса, затмившая остальных талантом и красотой, четверть века вообще не снималась в кино и практически столько же не имела премьер в театре — только вводы взамен выбывших и заболевших... Что поделаешь, она не считала возможным получать работу через постель — поговаривали даже, что Быстрицкую внесли в некий черный список актрис-«отказниц», не идущих навстречу желаниям режиссеров. «Если бы не моя внешность, — годы спустя призналась Элина Авраамовна, — я бы гораздо больше сделала и в кино, и в театре».

Вопреки расхожему мнению ее муж не был ни генералом, ни родственником Хрущева — Николай Иванович работал в отделе переводов Министерства внешней торговли, а поскольку специалистом слыл квалифицированным, Анастас Микоян часто брал его с собой за рубеж переводчиком. Предложение руки и сердца Быстрицкая получила на четвертый день знакомства: она была свободна, он разведен — препятствий для брака никаких. Даже жилье у пары имелось: у невесты — 13-метровая комната в коммуналке, выделенная ей после триумфа в фильме «Тихий Дон», а у жениха и того меньше — 10-метровая крохотная нора... Элина мечтала о личном счастье, надеялась родить вопреки медицинским прогнозам ребенка, но... «Если чудеса случаются, то не со мной», — написала она в своей книге «Встреча под звездой надежды».

«Со временем, — разоткровенничалась актриса, — Николая Ивановича перестало интересовать все, кроме того, что он муж «той самой Быстрицкой». Его не волновали ни заботы мои, ни болячки, ни хлопоты — у него были свои интересы, и сводились они к встречам с «дамочками». Господи, кажется, я сбиваюсь на пошлость, но что делать, если это — правда. Впрочем, я и сейчас не хочу вспоминать о Николае Ивановиче плохо, потому что, говоря о нем так, сама становлюсь хуже, а это недостойно». После 27 лет супружеской жизни они расстались...

Суперзвезда советского кино и сегодня поразительно хороша собой, обворожительна, притягательна, но рядом с ней только одна живая душа — крошечный пекинес...

Не родись красивой?

Дмитрий ГОРДОН
«Бульвар Гордона»

«НА ВОЙНЕ Я ВСЕ ВРЕМЯ МЕЧТАЛА УВИДЕТЬ ЗАСНЕЖЕННЫЙ КРЕЩАТИК И НАД НИМ ЧЕРНОЕ НЕБО С БОЛЬШИМИ-БОЛЬШИМИ ЗВЕЗДАМИ»

— Здравствуйте, Элина Авраамовна, а вы потрясающе выглядите. Кстати, часто вам говорили, что вы очень красивая?

Детские воспоминания о киевской мирной жизни: «Меня, маленькую, папа с мамой ведут за руки, а я смотрю в небо». Элечка Быстрицкая, начало 30-х, Киев

— (Улыбается). Да, в общем-то, говорили... Первый раз я услышала это в 41-м году — уже был развернут госпиталь, я шла мимо и услышала, как один раненый солдатик другому сказал: «Какая хорошенькая девушка!». Я даже оглянулась, чтобы посмотреть, о ком это он, но вокруг никого не было. Возвратившись домой, долго разглядывала себя в зеркало и решила, что они просто ничего не понимают: какой я была, такой и осталась. С тех пор и повелось...

— Что чаще всего вспоминается вам из киевских детства и юности?

— Войну я прошла в действующей армии, и все это время мечтала снова увидеть заснеженный Крещатик и над ним черное небо с большими-большими звездами. Это было воспоминание о мирной жизни: меня, маленькую, папа с мамой ведут за руки, а вокруг сугробы, и я смотрю в небо. (Грустно). Когда тебя крепко держат родители, можно запрокинуть голову и глядеть вверх... Потом, вернувшись после войны в Киев, такого неба уже никогда не видела. Думаю, это тот случай, когда деревья были большими.

— Киев сегодняшний — это по-прежнему ваш город или вы больше не чувствуете его своим?

— Как вам сказать, он очень красивый, и, безусловно, мне это приятно. Я вот проехала по местам, где когда-то бывала, и вижу: многое изменилось, причем в лучшую сторону. Киев чистый, уютный, ухоженный, мне нравится, что сохранен центр, что здания со вкусом достроены или отреставрированы.

— Есть уголки, где вы знаете каждый камень, где у вас было, может, что-то особенно трогательное — первое свидание, поцелуй?

— Девочкой меня водили гулять в парк Шевченко — он назывался тогда Николаевский. Недавно хотела туда зайти, но увидела на газонах белые шатры с сердечками... Сообразив, что это политика, повернула обратно.

— Сердешные люди собрались...

— (Смеется). Я туда не пошла, но помню каштаны, которые там собирала, помню еще дом Морозова, где жила моя тетушка. Он был тогда ярко-розовый, и хотя сейчас бледноватый какой-то, я обратила внимание, что в Киеве много розовых зданий — меня это греет.

— У войны, говорят, не женское лицо, тем более не детское, а вы же попали на фронт, в госпиталь, 13-летней девчонкой. Что вас там потрясло?

— Господи, я столько беды видела, столько смертей от ран, я так часто слышала взрывы бомб и снарядов, что это стало обыденным делом. Вспоминать о таком тягостно...

— Люди прямо у вас на руках умирали?

— Слава Богу, у меня на руках — нет, но однажды в Одессе... (Волнуясь). Понимаете, я везла в машине четверых раненых, а когда прибыли в госпиталь, они все оказались убиты — в дороге по кузову полоснула пулеметная очередь. Я не понимала, как такое могло случиться: мне и водителю — ничего, а их смерть достала... Закончилось все нервным срывом.

Еще одно потрясение... Госпиталь наш был передвижной, и на одной из станций, по-моему, в Донбассе, я увидела развороченный пульмановский вагон, в котором была фронтовая почта. До сих пор перед глазами черная, обугленная степь и по ней летят солдатские письма-треугольнички — ветер их порциями выдувает и несет куда-то за горизонт. Меня это ошеломило... В то время отец был в окружении, мы с мамой не получали от него сведений и, естественно, каждый день ждали весточку. Эти треугольники так и не дошли до адресатов, а ведь для многих тогда важнее их ничего не было.

— Простите за натурализм... Вы, юная девушка, видели развороченные тела, вываливающиеся внутренности, безруких и безногих людей?

— На все это я насмотрелась в операционной, потому что, хотя и числилась санитаркой, работала лаборанткой. Хирурги меня звали, когда нужно было сделать анализ крови, определить ее группу, так вот, там стояли тазы, в которых лежали ампутированные конечности.

В приемном покое солдаты лежали в ужасной грязи — их же доставляли прямо с передовой, — и страшнее, чем разорванные, окровавленные шинели и гимнастерки, чем облепленные глиной сапоги, были вши, ползущие прямо по полу. Об этом сегодня рассказывать нехорошо, но дело не в том ведь, что люди неделями, а то и месяцами не мылись, — баню топили при каждом удобном случае, — но, вероятно, горе, которое висело вокруг, как-то притягивало эту гадость, провоцировало вспышку педикулеза.

— Многие ваши ровесницы спокойно уезжали с родителями, бабушками и дедушками в тыл, в эвакуацию... У вас никогда не возникал вопрос: «А почему, собственно, я на фронте?»?

— Нет, потому что сама же туда рвалась — это был абсолютно искренний порыв, и папа с мамой не протестовали. На первых порах царила неразбериха: госпиталь открывали и закрывали, разворачивали и сворачивали... Я пролезла туда через дыру в заборе и явилась к комиссару по фамилии Котляр. Знала его, как и всю обслуживающую команду, потому что мой отец был начальником лаборатории. Я сказала этому майору, что хочу помогать армии. Он почему-то опустил глаза и, не поднимая их, спросил: «А что ты можешь?». — «Для фронта, — ответила, — все!». — «Хорошо, — произнес он, — иди читай раненым книги и письма, помогай написать тем, кто сам не может».

Сначала я была на подхвате, а потом прослушала организованные при госпитале курсы медсестер и оказалась в лаборатории. Это дело было мне и раньше знакомо — папа очень хотел, чтобы я стала медичкой, и часто с собой брал. Мне были там интересны не только мышки и свинки, но и лабораторная работа — многое я уже умела и понимала...

В 42-м году отец убыл под Сталинград — мы остались с мамой и маленькой сестричкой, которую прятали, чтобы не отдавать в детдом. Дежурили по очереди — как-то устраивались. Все знали, что с нами ребенок, но закрывали на это нарушение глаза, да и квартирные хозяйки всячески старались малышку согреть, уберечь. Помню, одной из этих сердобольных женщин сестренка сказала: «Мне нравится лежать в постельке — пусть лучше убьет, когда спишь». Представляете (со слезами), в четыре или пять лет! Ужас!


«РЕКТОРУ ТЕАТРАЛЬНОГО ИНСТИТУТА ПАПА СКАЗАЛ: «ОБЪЯСНИТЕ МОЕЙ ДОЧЕРИ, ЧТО ЕЙ У ВАС ДЕЛАТЬ НЕЧЕГО»

— После войны вы, я слышал, хотели врачом стать, а почему передумали?

«Я всегда была самодостаточной и привыкла рассчитывать только на свои силы. В войну ходила с заточенной металлической расческой в кармане — на всякий случай»

— В семье решили, что пойду по медицинской части, — какие могли быть возражения? Врач — профессия достойная, уважаемая.

— Тем более такая практика...

— Вот именно. В ноябре 44-го года нас отпустили с фронта, и я приехала в Киев — надо было продолжать учебу.

— Какое впечатление на вас произвел оставленный немцами город?

— Черный, разбитый, страшный... Изуродованный Крещатик... В наш дом (он стоял во дворе первого номера по улице Льва Толстого) попала бомба. Следы от его крыши на стене соседнего третьего номера и спиленные груши — вот все, что от него осталось. Деваться было некуда, и мы отправились в Нежин, откуда начиналась наша военная жизнь, — за пару лет до Великой Отечественной папу перевели туда служить (а бывали мы у него наездами, в основном на каникулах, поскольку училась я в киевской школе).

В Нежине меня зачислили в медицинский техникум на второй семестр: после фронта я имела право поступать даже сразу на второй курс — без экзаменов. Училась на акушера, причем на пятерки, дело шло уже к третьему курсу, и вот однажды во время практических занятий по хирургии пришел больной с воспалением надкостницы. Преподаватель решил вскрыть гнойник через щеку, но когда пациенту дали рауш-наркоз, — был в ту пору такой! — тот захрипел и... умер.

— На глазах у студентов?

— Да. Все забегали, нас сразу выдворили из операционной, а я подумала: «Как же так? Можно еще понять, что люди умирают от ран, но здесь-то...».

— Вам было горько сознавать бессилие медицины?

— Горько — не то слово. Этого человека никто не сумел спасти: все было кончено буквально за две-три минуты — даже разрезать ничего не успели. Мне объяснили, что, возможно, у него была какая-то аллергия, — да мало ли что могло дать такую реакцию, но я окончательно поняла, как это ответственно — быть медиком, и насколько здесь от тебя ничего не зависит...

Потом, поскольку специализация была акушерско-фельдшерская, я принимала роды. Учебная норма — 15 дежурств, мне оставалась последняя ночь... В тот раз на моем попечении были четыре женщины, и так случилось, что все роды оказались патологическими — четыре младенца появились на свет не такими, как следует. Помню, пришла я домой и мама сказала: «Доченька, а у тебя седые волосы появились...». Для меня это было страшным ударом: я убедилась, что медиком, настоящим профессионалом быть не могу — для этого нужен не мой характер.

— Вместе с тем, насколько я знаю, родители были против вашего поступления в театральный...

— Конечно же, против: папа говорил, что актриса — это вообще не профессия.

— Представляю, что он еще говорил...

— Первый раз отец приехал к нам в отпуск в 47-м и сразу сказал: «Хочу посмотреть, что это за институт». В то время он был капитаном или майором — точно не помню, — и когда надевал китель, я думала: «Ну, теперь все в порядке». Военный...

— Он был красивым мужчиной?

— Интересным — нравился всем. Короче, пришли мы к Семену Михайловичу Ткаченко — ректору Института Карпенко-Карого. Блестящий, улыбчивый человек, он радостно с отцом поздоровался. «Чем могу быть полезен?» — спросил, а папа в ответ: «Объясните, пожалуйста, моей дочери, что ей у вас делать нечего». Ректор такого поворота не ожидал — обычно просили посодействовать, а тут... Увидев его удивленное лицо, я через секунду вылетела из кабинета, а отцу сказала, что вообще учиться не буду. Он кивнул: «Хорошо, поедем в Германию» — и забрал нас. В то время в Нежине было очень голодно, я даже видела людей, которые умирали от истощения прямо на улице.

С папой мы отправились в Дрезден, где он тогда служил, — так я впервые попала за рубеж. Заграница показалась мне очень странной. Как-то с группой сотрудников госпиталя на грузовой машине мы поехали в Дрезденскую галерею, а когда, собираясь в обратный путь, садились в кузов, кто-то обратил внимание, что вокруг деревья фруктовые и на них яблоки. «А ну тряханем, — предложил...

— ...вражеские яблони»...

— Тряханули... Яблоки посыпались в машину и на дорогу, а метрах в восьми от нас играли детишки — причесанные, славненькие. Они, бедные, остановились и с ужасом смотрели, как дикари хозяйничают в их родном городе, — это произвело на меня неизгладимое впечатление.


«ЕСЛИ ЗАВТРА Я БУДУ ОТЧИСЛЕНА, ПОСЛЕЗАВТРА ИЩИТЕ МЕНЯ В ДНЕПРЕ», — ЗАЯВИЛА Я ПРЕПОДАВАТЕЛЮ»

— Вы тем не менее все равно вопреки воле отца пошли в театральный...

«В семье решили, что я пойду по медицинской части: папа говорил, что актриса — это вообще не профессия»

— Долго я не решалась папин запрет нарушить... Через год поступила — надо же было хоть чему-то учиться! — в Нежинский педагогический институт, но еще до этого, мечтая о театральном, записалась в балетный класс при местной музыкальной школе. Когда явилась к преподававшей там Екатерине Владимировне Медведевой (в прошлом солистке балета), она спросила: «Сколько вам лет?». — «17», — ответила я и услышала: «Поздно». Все-таки уговорила. Сказала, что танцовщицей быть не собираюсь, но мечтаю о сцене, и если стану актрисой, мне понадобится хореография.

Занималась по четыре-шесть часов в день — все свободное от учебы в техникуме и потом в вузе время. Мало того, руководила в институте танцевальным кружком, и когда мы хорошо выступили на олимпиаде, меня наградили — дали путевку в Дом отдыха работников искусств. Не помню уже, где он находился, да и какая разница? Главное, там собирались актеры и музыканты, и среди них Наталья Александровна Гебдовская — прима Театра имени Ивана Франко. После какого-то вечера — кажется, что-то я там изображала, — она спросила: «Девушка, где вы учитесь?». — «В педагогическом». — «Жаль, — вздохнула Гебдовская, — надо бы вам в театральный». Все!

— Вы пропали...

— Да, и решила: если уж настоящая актриса в этом уверена, так и должно быть. Сестричку отвезла к папе с мамой (они в это время были уже в Вильнюсе), вернулась и поступила в киевский театральный...

— ...с последнего курса которого вас едва не исключили за хулиганство...

— Это произошло 22 января 53-го года — перед траурным вечером, посвященным годовщине смерти вождя. Я стояла возле аудитории, прикрыв глаза, и повторяла на память «Казку про Ленiна» Натальи Забилы — 25 минут текста. На правой руке у меня висело пальто, в левой была тетрадка, и вдруг раздался страшный свист в ухо. Придя в себя, я увидела, что студент-второкурсник уже тянется со своей пищалкой к моему второму уху, чтобы еще и туда свистнуть, и при этом хохочет...

— Ну и шуточки!

На вузовском комсомольском собрании, состоявшемся после смерти Сталина, Быстрицкую обвинили в сионизме

— Девушкой между тем я была спортивной и сильной: одна могла поднять раненного, спокойно носила домой воду из колонки — по два ведра за раз... Короче говоря, развернулась и так его огрела, что он отлетел метров на пять. В это время открылась дверь аудитории, оттуда выпорхнул «отстрелявшийся», и я переступила порог, а когда через полчаса, прочитав Полине Мусиевне Нятко текст, с которым вечером мне предстояло выступать, вышла, весь институт уже гудел: такая-сякая, это хулиганство!

— Может, у вас это не первый был инцидент с рукоприкладством?

— В том-то и дело, что первый, хотя в детстве случалось всякое: росла вместе с братом, мы дрались и между собой, и с соседскими ребятами... В войну, кстати, ходила с заточенной металлической расческой в кармане — на всякий случай, зато спокойно шла по темному страшному городу Сталино (теперь это Донецк), куда мы попали на третий день после передовых частей.

— Неужели рука бы не дрогнула, если что?

— Если бы пришлось защищаться — нет. Понимаете, я была самодостаточной, привыкла рассчитывать исключительно на свои силы и тут тоже за себя постояла, но вечером мой педагог сказал: «Подавайте заявление о переводе в Харьков, потому что завтра будет подписан приказ о вашем отчислении». Ответила я не раздумывая и совершенно искренне: «Если завтра это случится, послезавтра ищите меня в Днепре». Повернулась и вышла...

— Вы блефовали или действительно готовы были утопиться?

— Слово я бы сдержала — клянусь! Во-первых, никогда не вру и терпеть этого не могу в других, а во-вторых, какой у меня был выход? Так трудно пробиваться в театральный, ослушаться папу с мамой и все вдруг потерять?.. Мне ведь было непросто учиться. Родители за то, что пошла им наперекор, денег не присылали, поэтому параллельно я еще и работала: ассистенткой у Эмиля Кио, была на подхвате в массовках... Помню, покупала в гастрономе котлетки, чего-то там в них добавляла, какой-то делала соус — шла на всякие ухищрения, чтобы это было съедобно. Тоненькая была...

— И что, вы представляли себе, каким способом пойдете на дно?

— К счастью, до этого не дошло, а вообще-то плавать я толком не умела. Научилась лишь на втором курсе — держалась на воде, а как, и сама не знала.

— Что было после того, как вы пригрозили педагогам самоубийством?

Элина Авраамовна — женщина из породы несгибаемых. Даже на войне не пряталась — просто ложилась на землю во время бомбежек. Поэтому, очевидно, и в 80 лет у нее великолепная осанка

— Отчитала в концерте свой номер, а потом уехала на каникулы к родителям. Вернулась, по-моему, в апреле. Нет, в марте — комсомольское собрание, на котором разбирали мое персональное дело, состоялось аккурат после смерти Сталина. На нем меня стали обвинять в... сионизме, кто-то сказал, что в университете уже открыли сионистскую организацию и мы, дескать, тоже должны быть бдительными... Мне было странно слышать такие слова от однокурсников...

— «И это те люди, — думали наверняка вы, — с которыми я дружила?»...

— С которыми общалась — так вернее. Я заявила им: «Как вы можете говорить такое, когда я вместе с вами над гробом Сталина стояла?». Это имя для меня было свято!

— Вы что же, в Москву ездили?

— Нет, дежурила возле бюста Сталина и наблюдала из окна нашего института, как киевляне слушали радиотрансляцию из столицы. Даже сейчас, только закрою глаза, вижу Крещатик, запруженный людьми, и руки, вздымавшиеся над огромной толпой... Вот такой у меня был аргумент!..

— То есть сионисткой вы не были?

— Знаете, нет, но отыскался другой грех. Был у нас студент Ваня Марушко — весь в прыщах, неряшливый, какой-то немытый, и мне припомнили, что я в паре с ним танцевать отказалась. «Она заявила, что от него пахнет деревней, а наша деревня, товарищи, пахнет хлебом!». Это было вранье — я такого сказать не могла, и от него не деревней, а потом разило... Ну простите, пожалуйста, я тоже бедно жила — как и все, но при этом не забывала мыться...

С собрания я отправилась восвояси, а активисты до трех ночи решали, что же со мной делать. Постановили исключить из комсомола и просить дирекцию отчислить из института. Придя домой, я увидела в подъезде нашего комсорга: он ждал меня, чтобы сказать, что не виноват.

— Видите, какое-то представление о чести у людей все-таки было...

— Я тогда это так не расценила. Вообще, была настолько оскорблена устроенным мне судилищем, что в ту ночь решила: «Уеду!», правда, из института меня все же не исключили. Педагоги сказали: «Нехай вирiшує комсомолiя!», но в райкоме комсомола тоже было очень забавно — сегодня я уже могу над этим смеяться... «Ваш комсомольский билет!» — говорят мне. Я достаю его и показываю: «Пожалуйста, можете посмотреть, но издали. В руки не дам — я его получила на фронте».

— И не отдали?

— Нет.

— И вас не исключили?

— Не смогли. Влепили строгий выговор, который через два месяца сняли, и институт я окончила с отличием.


«ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР ПОМАНИЛ МЕНЯ ПАЛЬЧИКОМ: «СЬОГОДНI О СЬОМIЙ. РЕСТОРАН «СПОРТ»

— Куда же вас после этого распределили?

— В Херсон.

— А вы, наверное, рассчитывали в одном из столичных театров остаться?

— Напротив, хотела из Украины уехать, потому что слишком обиделась, а в Херсон меня тем более никакими коврижками было не заманить, и на то имелись причины... Смотреть молодое пополнение оттуда приехал главный режиссер Павло Морозенко — не знаю, жив сейчас этот деятель или нет. Вел он себя, словно султан в гареме: оценивающе на меня глянул и поманил пальчиком: «Сьогоднi о сьомiй. Ресторан «Спорт». Это было злачное место на площади Толстого, возле бань, где собирались люди определенного сорта (и то, и другое заведение имели дурную славу), и я отрезала: «Не пiду». — «Ну дивись, тобi у мене працювати». Что? Тогда и решила: «Да никогда в жизни!» — и на следующий день пошла в бюро учета и распределения кадров Министерства образования. Там такая милая женщина принимала, и я ей сказала, что в Херсон не поеду. Почему? Она мою историю выслушала и после паузы произнесла: «Вы порочите наши кадры».

— Это вы порочите?

— Да, и тогда я стала думать: как быть? Заставить меня делать то, что я не могу и не хочу, невозможно, а в это время на гастроли в Киев приехал Театр Моссовета.


«В ТЕАТР МОССОВЕТА ПРИШЛО 20 АНОНИМНЫХ ПИСЕМ, ГДЕ МЕНЯ ПОРОЧИЛИ, И ОНИ РЕШИЛИ: «ЗАЧЕМ НАМ ЭТА ГРЯЗЬ?»

— С Завадским?

— Да, с Юрием Александровичем, и каким-то чудом я добилась, что они меня посмотрели, — попросила сокурсницу мне подыграть. «Знаешь, — сказала ей, — смотреть будут меня, а взять вполне могут тебя» (в благодарность за помощь на последние деньги купила подруге чулки). Москвичи в результате таки согласились меня принять и дали запрос, с которым пошла в Комитет по искусству — так он, кажется, тогда назывался...

Как я боялась, что председатель комитета — очень занятой начальник! — меня не примет, но несколько минут он уделить согласился. Я подала заявление с соответствующей просьбой и московский запрос, но бумаги сразу были отодвинуты в сторону: «Ми свої кадри не вiддамо». На этом аудиенция окончилась...

Вышла от него в ужасном состоянии: неужели все мои усилия были напрасны? Москва ждет, а этот чинуша не отпускает, и тут слышу, его секретарь в приемной кому-то говорит: «Через 20 минут он уедет». Вот тут-то и взяла на себя грех — впервые. «А если бы на 20 минут опоздала, — мелькнула мысль, — куда бы пошла? К другому начальнику». И я направилась к заместителю министра.

— С острой расческой?

— Нет, с просьбой. У него замечательная фамилия была — Мазепа... Я сказала ему, что хочу туда, где папа с мамой, что меня берут, что-то еще наплела, и вы знаете, этот человек пожалел меня и разрешил. Счастливая, я отнесла документы в театр и стала готовиться к отъезду.

В это время моя подружка Аллочка Осинская выходила замуж, и я была ее единственной гостьей. Мы посидели на берегу Днепра, взяли по порции мороженого и по бокалу шампанского — такая была свадьба... Короче, там к нам подошли ребята, которые окончили Карпенко-Карого годом-двумя раньше, и давай расспрашивать, какие у меня планы.

— И вы похвастались?

— Ну конечно. Все уже знали, что я еду в Москву, у меня на лице было написано ликование, а они вроде как пожалели меня: «Що ж ти, нещасна, там будеш робити?». — «Ролi грати», — ответила...

Остаток лета я провела у родителей в Вильнюсе, предвкушая начало новой жизни. 1 октября должна была приехать в Москву на сбор труппы, а 10 сентября — за три недели до срока! — все свои документы получила обратно. В сопроводительном письме говорилось, что я не могу быть принята на работу без прописки и не могу быть прописана без работы.

— Ужас!

— Я ничего не понимала. Хотела рвануть в Москву, что-то узнать, но на какие деньги? У меня не было ни гроша. Помыкалась и пошла в Вильнюсский драматический театр. Показала бумаги (кроме письма, разумеется)... Они спросили: «Почему ж вы в столицу не едете?», но я не призналась, сказала: «У меня на то есть причина», — и все! Руководство посмотрело, как я с их актерами репетирую, — там ставили то же, что и в институте, только на русском (а курс я окончила украинский)... Словом, меня зачислили в труппу.

Только через несколько лет, во время съемок «Тихого Дона», я узнала, почему не пришлась ко двору. Спросила моссоветовца Новикова (он играл в фильме Коршунова): «Боря, не знаешь, что там случилось? Почему вы меня не взяли?». (Я ж понимала: что-то не так). Он смутился: «Ты разве не в курсе? У нас весь театр знает». — «Ну что? Расскажи». — «Пришло 20 анонимных писем»...

— Из Киева?

— Да, и в этих посланиях меня порочили определенным образом.

— Каким?

— Якобы я, такая-сякая, хвасталась, что собираюсь войти в определенные отношения с Завадским и так далее... Вот в театре и решили: «Зачем нам эта грязь нужна?».

Вскоре жизнь предоставила мне шанс с Юрием Александровичем объясниться. Это было в 54-м году, когда в Москве проходила декада литовского искусства, — я там читала стихи литовских поэтов на русском языке. На заключительном вечере Завадский оказался напротив — сидел через довольно узкий столик, но мне не хотелось ему об этой истории напоминать. Я была счастлива, потому что сыграла уже Таню в одноименной пьесе и Ольгу в «Годах странствий» Арбузова — всего пять ролей, и на гастролях театра в Ленинграде получила приглашение сниматься у Фридриха Эрмлера (до этого в Киеве участвовала только в массовках).

http://www.bulvar.com.ua/arch/2008/13/47f2777481aee/

Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

Часть II

Дмитрий ГОРДОН
«Бульвар Гордона»
«ВИД ШОЛОХОВА МЕНЯ ПОРАЗИЛ: ЗАПЛЫВШИЕ ГЛАЗА, КРАСНОЕ ЛИЦО...»

— Впереди вас ждала вершина — «Тихий Дон», Аксинья...

— У нас подобралась очень хорошая актерская группа — Герасимов умел создать ансамбль — и работа у него стала для меня большой школой.

— Сергей Аполлинариевич славился не только исключительным чутьем, педагогическим талантом и профессионализмом, но и романами со своими студентками. Скажите, по отношению к вам с его стороны искра проскакивала?

— Нет. Нет!

— К сожалению или к счастью?

— Не знаю, просто в то время не я была его пассией.

— А почему Шолохов называл вас Ксюшей?

— Он произнес это слово один раз. Я снималась тогда в Ленинграде в картине «Все остается людям», и вдруг узнаю, что Михаил Александрович прибыл на какое-то писательское мероприятие. До этого мы с ним встречались дважды: в поезде, когда ехали на съемки, и на просмотре фильма, где он меня очень хвалил, и поэтому я решилась ему позвонить... Набрала номер, представилась... «Ксюша, — он сказал, — приходи». Знаете, я так обрадовалась...

Остановился классик в «Астории» — занимал там трехкомнатный люкс, но когда я вошла, увидела, что все двери распахнуты и через них полукругом столы, за которыми сидели — явно со вчерашнего дня! — гости. В нос ударил запах перегара — это было что-то ужасное! Еще больше меня поразил вид Шолохова: заплывшие глаза, красное лицо...

— Очевидно, который день подряд пил...

— Не буду гадать, что там было до этого, — описываю только то, чему свидетель сама. Теперь-то я понимаю, что он горевал очень сильно, но тогда это было мне невдомек. Я была настолько потрясена, что вдруг с комсомольским задором выпалила: «Что же вы делаете с писателем Шолоховым?».

«Тихий Дон», 1958 год. Аксинья (Элина Быстрицкая) и Григорий (Петр Глебов). «Поначалу на роль Мелехова был утвержден другой артист, а мне Герасимов сказал: «Если не наберешь вес, играть не будешь»

Михаил Александрович беззлобно на меня посмотрел и сказал: «Замолчи! Думаешь, я не знаю, что выше «Тихого Дона» ничего не написал?».

— Потрясающе!

— В этих словах такая была боль, но, повторяю, тогда я еще не могла это осознать.

— Он был алкоголиком?

— Трудно сказать — мне это неизвестно, но в таком состоянии видела его только раз.

— Удивительно все-таки, как это классик утвердил вас, еврейку, на роль казачки Аксиньи, когда вокруг было столько актрис казачьих кровей...

— Думаю, о моей национальности он мог и не знать. Кстати, недавно, когда отмечали 100-летие Шолохова, я встретилась с детьми Михаила Александровича, и его дочь рассказала мне, как это произошло. После выхода на экраны «Неоконченной повести» они взяли мою фотографию и показали отцу: «Вот тебе Аксинья», поэтому потом при виде меня у него и вырвалось: «Так вот она!». Не потому, что я была лучше других...

Между прочим, мою героиню казаки замечательно приняли. 30 старейшин вручили мне огромную грамоту на пергаменте в виде свитка, где объявили меня почетной казачкой, и просили впредь называться Аксиньей Донской. Естественно, я отказалась, потому что отцовской фамилией дорожила...

— Шолохов славился своими зубодробительными речами на съездах советских писателей, призывал нелояльных расстреливать, уничтожать и так далее... Людоедом он был, на ваш взгляд?

— Лично у меня такого ощущения не возникло. Естественно, я была комсомолкой, потом членом КПСС и не сомневалась, что следует поступать так, как учат партия, Ленин и Сталин. Страшное дело: все мы прониклись коммунистической идеологией...

— ...были зомбированы...

— Это сегодня так говорят: «Зомбированы», а в то время считали, что живем правильно, наши идеи лучшие и поступать надобно только так.

— Однажды вы попросили Шолохова: «Я бы хотела видеть Аксинью, — отвезите меня к ней»...

— Надо же — вы и это знаете... Это было по дороге на съемки, на натуру — мы тогда первый раз увиделись... Шолохов и Герасимов ехали в одном вагоне, а мы с Петром Глебовым в другом, и они нас позвали к себе. На какой-то станции Шолохов вышел покурить, следом за ним Герасимов, ну и мы с Глебовым тоже. Было начало лета или поздняя весна, над головами висело чудное ярко-синее небо, и я обратила внимание, что глаза у Шолохова точь-в-точь такого же цвета — васильковые.

Как раз накануне казаки мне говорили: «Аксинья-то ишо не померла — Шолохов знаеть, где она живеть». Я так мечтала с ней встретиться, что решилась к нему подступиться: «Михаил Александрович, прошу вас, пусть Аксинья уже старая, но я очень хочу с ней поговорить. Как ее найти?». Повисла довольно долгая пауза, в шолоховских глазах появились смешинки, его усы чуть задергались. «Глупенькая, — ответил писатель, — я же все выдумал». Для меня это был страшный удар, я даже расплакалась, и никакого разговора не получилось. Было обидно, что меня обманули, — либо он, либо казаки...

«Я АБСОЛЮТНО УВЕРЕНА, ЧТО «ТИХИЙ ДОН» НАПИСАЛ ШОЛОХОВ»

— Время от времени разгораются споры о том, кто настоящий автор «Тихого Дона». Согласитесь, так писать в 20 лет — а Шолохов именно в этом возрасте создал роман, — наверное, невозможно. «Поднятая целина» была уже гораздо слабее, потом из-под его пера вышли «Донские рассказы», «Они сражались за Родину» — все... Вы для себя ответили на вопрос: кто автор «Тихого Дона»?

«Влечения между нами с Глебовым не было — мы очень дружили, не более того»

— Ответила. (Твердо). Шолохов.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно. Я это знала наверняка задолго до того, как Лев Колодный нашел черновики романа, написанные шолоховской рукой, и совсем по другой причине — просто видела, как Михаил Александрович нашу картину смотрел.

— ???

— Он попросил поставить возле него пепельницу и смолил папиросы: одну за другой, одну за другой... Зритель, который не пережил бы этого и тем более не описал, плакал бы или смеялся, а он... курил — весь фильм! А ведь это было три часа просмотра. Напольная пепельница была полна окурков — они торчали, как у ежа иголки, и все ждали, что же он скажет. Когда кинопроектор выключился и погас экран, Шолохов долго сидел неподвижно, а потом повернулся и совершенно охрипшим голосом произнес: «Ваш фильм идет в дышловой упряжке с моим романом».

— Хорошо как сказал...

— Да, хотя для меня тогда непонятно было, что такое дышловая упряжка...

Теперь что касается возраста: не в 20 лет, а, по-моему, в 24 года он «Тихий Дон» написал, и уже тогда Серафимович ставил авторство Шолохова под сомнение, потому что...

— ...это было слишком гениально...

— Мне лично Фазиль Искандер говорил: «Не мог он такое создать — это выше его сил... Ну просто по определению не мог — и все...».

— Действительно, опыта никакого — как можно такое полотно развернуть? Толстому, когда он над «Войной и миром» работал, все-таки побольше лет было...

— А я Михаила Александровича с Толстым не сравниваю. Шолохов перенес на бумагу то, что видел...

— ...но сюжетные линии, образы, характеры, язык, наконец!

— Казаки так разговаривают, но он ведь учился в Москве, оканчивал столичную гимназию, вращался в интеллигентной среде.

— То есть для вас вопросов здесь нет совершенно...

— Я просто видела истоки — первый лист рукописи, который мне показал Лев Колодный, а перед 100-летием писателя нашли весь роман, написанный шолоховской рукой, с его правками и помарками. Потом этот материал выкупили, подготовили академическое издание и подарили его детям.

— В свое время вы сказали, что роль Аксиньи вас истощила, — что вы имели в виду?

— Это очень тяжелая драматическая роль, а сказала я так потому, что отказалась играть в театре Катерину в «Грозе». Просто физически была тогда (вскоре после «Тихого Дона») еще не готова. Я так устала на съемках...

— Сложно было, наверное, не только пережить бурю страстей, но и усвоить специфический казачий говор, повадки...

— Как раз это было для меня очень легко, потому что украинский я знаю, а он к кубанскому наречию близок. Ну а самое главное то, что во время войны наш госпиталь около двух месяцев стоял в станице Обливской и я с этими людьми много общалась...

— ...непроизвольно все схватывая...

— Ну конечно, и потом, что сделал Герасимов? Вся массовка — это участники самодеятельного казачьего хора с хутора Диченского.

— Ух ты!

— Их пригласили в Москву, все время они были с нами, и мы сразу же погрузились в среду (моей наставницей, как сейчас помню, была баба Уля). Герасимов накануне съемок всех нас собрал и объявил: «Завтра мы начинаем работу над «Тихим Доном», поэтому вам придется стать другими людьми. Присмотритесь внимательно к тем, кто с вами будет сниматься, руки свои сделайте — они должны стать не изнеженными, а крестьянскими, как у людей, работающих на земле».

— И как «сделали» руки?

— Сергей Аполлинариевич посоветовал: «Побольше стирайте, мойте посуду, скоблите полы, наводите у себя дома порядок».

— Какое глубокое проникновение в материал!

— Еще бы! Кстати, сначала на роль Григория был утвержден не Глебов — другой артист (да и я пробовалась на студии в течение полугода несколько раз). Однажды увидела, как этот артист вылетел из кабинета Герасимова пробкой со словами: «Что я — сумасшедший, руки совать в навоз!». (Режиссера, который не одобрил его вид, он понял буквально). У Глебова же были крепкие, жилистые ладони человека, который может все. Честно говоря, поначалу он мне не нравился: я знала, что Гришка моложе Аксиньи, а тут партнер старше меня на целых 10 лет — как это будет воспринято? Правда, когда увидела, как он работает, почувствовала к нему уважение как к актеру. И к его детям, к жене...

«ЛЕЖАТЬ С ЧУЖИМ МУЖЧИНОЙ В ПОСТЕЛИ Я НЕ ХОТЕЛА»

— Говорят, интимная сцена с Глебовым вам долго не давалась?

Новый сериал «Тихий Дон» с голливудским актером Рупертом Эвереттом в роли Мелехова Элина Авраамовна смотреть не смогла. Одолела только первую серию

— Ну как не давалась — просто лежать с чужим мужчиной в постели я не хотела.

— И это говорит актриса?

— Да, вот такие мы были. Я попросила: «Положите между нами хоть что-нибудь». Свернули одеяло, просунули...

— Даже так? Глебов на вас не обиделся?

— Не знаю — во всяком случае, ничего мне об этом не говорил.

— Образы Григория и Аксиньи пронизаны любовью — ею надо было дышать, жить... Вот интересно, между вами и Глебовым какие-то флюиды витали?

— Влечения не было — мы были очень дружны, но не более того...

— Многие актеры между тем говорят: чтобы правдиво сыграть любовь, надо дать волю чувствам...

— Пускай лучше не говорят, а делают! Наша профессия во многом связана с фантазией, которая и позволяет объяснить поступки, описанные автором. Естественно, чем богаче фантазия, тем глубже мотивировки.

— Особенно если актерская техника достаточно отточена...

— Меня выучили хорошо — я в этом не сомневалась.

— Это правда, что для роли Аксиньи вы поправились на 15 килограммов, для чего пришлось объедаться яблоками?

— Не яблоками, представьте, а сметаной с медом — это был сущий кошмар! Герасимов предупредил: «Если не наберешь вес, играть не будешь», а потерять эту роль я не хотела...

— Нонна Мордюкова — настоящая казачка, писаная красавица, и казалось, лучше ее Аксинью никто не сыграет. Однажды она даже призналась, что, когда ее не утвердили, собиралась наложить на себя руки...

— Нонну даже на пробы не пригласили — видимо, Герасимов видел мою героиню иной.

— Странно, ведь Мордюкова — выпускница его курса, за образ Ульяны Громовой, воплощенный в фильме Герасимова «Молодая гвардия», она, совсем еще юная, получила Сталинскую премию. Аксинья к тому же была ее дипломной работой, которую мэтр оценил на «отлично»...

История Григория Мелехова и Аксиньи — одна из самых увлекательных и драматических сюжетных линий «Тихого Дона». Не удивительно, что роль Аксиньи буквально вымотала Быстрицкую — как физически, так и психологически

— Да, Мордюкова действительно у него училась, и в последнее время высказывалась по этому поводу — так смешно... Не будем, однако, ее цитировать — я о другом. Когда был премьерный просмотр ленты в кинотеатре, Нонна тоже на нем появилась. Подошла ко мне и выдавила из себя: «У-у-у, проклятая, таки сыграла!..».

— А что она сказала сейчас?

— Нет уж, увольте, мне не хочется глупости повторять.

— Видимо, эта роль наложила отпечаток на всю вашу кинокарьеру, потому что впредь режиссеры смотрели на вас сквозь призму Аксиньи...

— Вы совершенно правы, и Лельку, например, в «Добровольцах» я буквально выпросила. Благо очень дружила с семьей композитора Фрадкина, который писал для этого фильма музыку...

— «Комсомольцы, добровольцы...».

— Да-да. В то время я познакомилась и с поэтом Долматовским, приходил также к Фрадкиным режиссер Егоров... Я спрашивала: «Юрий Павлович, а кто будет играть Лельку?». Сперва он отшучивался, а однажды ответил: «Знаешь, Лелька ведь стриженная». А у меня же волосы — разве такие можно остричь? Слава Богу, ассистентом работала у него Клеопатра Сергеевна (фамилию я сейчас не помню), которая тоже часто приходила к Фрадкиным, и я ее уговорила: «Давайте сделаем фото». Выкроили красный платочек, к нему пришили выстриженные уголки, челочку, я как-то закрутила, спрятала сзади косы... Этот снимок она показала Егорову со словами: «Ну вот, теперь никуда не денешься, надо делать пробу — Элина постриглась», то есть просто-напросто я его обманула.

Вообще-то, считаю, что пробу просить не стыдно, — это ж не роль. Я и в «Тихий Дон» сама напросилась — на то у меня причина была. Дело в том, что еще в институте, во втором семестре, по-моему, пробовала читать отрывок из «Тихого Дона», и мой педагог мне сказал: «Це не ваша справа — вам Луїзу Шиллера треба грати». Меня между тем романтическая героиня отнюдь не прельщала, а вот казачка — другое дело.

«ЗА ГАДОСТЬ, КОТОРУЮ Я ИЛЬИНСКОМУ СДЕЛАЛА, МЕНЯ НАДО БЫЛО УБИВАТЬ»

— Вы, кстати, новый сериал «Тихий Дон» посмотрели?

Леля и Коля Кайтановы — «сурового времени дети»... «Роль Лельки я буквально выпросила». «Добровольцы», 1958 год

— Только первую серию — больше не осилила.

— Чужой какой-то материал, правда?

— Иностранцам, наверное, будет интересно, потому что им это не дорого, а казаки мне столько звонили — возмущались. По их требованию сразу же после зарубежного «Тихого Дона» показали наш, и у меня своеобразный ренессанс получился.

— Не попав к Завадскому, вы все-таки устроились в очень хороший московский театр — Малый, хотя слово «устроились» неудачное, забираю его назад...

— (Улыбается). В Малый я попросилась...

— Удивительно, в самый русский театр — вас это не пугало?

— Нисколько. Когда я была студенткой, Малый приезжал на гастроли в Киев, я посмотрела четыре спектакля с участием его корифеев, но даже не заикалась о нем — это была радужная, несбыточная мечта. Ну а после выхода «Тихого Дона», когда на меня вдруг свалились огромная популярность, успех и много всего хорошего, сестра Ольги Аросевой Леночка (она была моей подругой по Вильнюсскому театру) посоветовала: «Иди в Малый, тебя там возьмут».

Михаилу Ивановичу Цареву я сказала, что хотела бы работать в Малом театре, — «если вы сочтете это возможным». Он ответил: «Недели через две вам позвонят». Звонок раздался через пять дней: мне предложили прочитать «Веер леди Уиндермиер» Уайльда. Я, честно говоря, хотела другую роль, но взяла ту, что дали. До премьеры была на договоре, а потом художественный совет мою кандидатуру одобрил. Александра Александровна Яблочкина резюмировала: «Я поняла все, что она говорит, — надо брать».

— Великая актриса имела в виду дикцию, к которой в Малом особые требования?

— Не знаю, что уж она имела в виду, но мама еще в детстве учила меня все выговаривать четко. Если произносила невнятно, тут же получала по губам, а кроме того, у нас в институте очень точно работал Лука Григорьевич Сокирко, преподававший орфоэпию. Он учил, на каких слогах ударение делать нельзя, как в предложении выделить главное — ну и так далее. Благодаря этой науке я, когда за пьесу или сценарий берусь, всегда первым делом смотрю: о чем это?

— В моем понимании Малый образца середины-конца 50-х — мощный театр с устоями, традициями, подчеркнутой русскостью буквально во всем, неизменной любовью к классике и с корифеями, многим из которых уже под и за 90, и вот приходите вы — молодая, красивая, после кинотриумфа, не русская. Как это было воспринято?

— Послушайте, я уже давным-давно русская актриса, и меня эта сторона никогда не мучила.

— Вас-то нет, а вот их?

— Не знаю, что там кто думал, но я ни от кого ничего не скрывала (другой вопрос, как жила, где и что делала). Да, меня взяли в театр, но там я была в этом амплуа не единственная. До меня в труппу приняли Руфину Нифонтову, и пока она была жива, мы с ней шли рядышком.

— У нее был большой успех в фильме «Хождение по мукам»...

— Так получилось, что я по опросу зрителей СССР получила первое место за «Неоконченную повесть», а она — второе за «Вольницу». Потом я лидировала с «Тихим Доном», а она шла следом с «Хождением по мукам», поэтому, когда я попала в Малый театр, у нее уже было ко мне определенное отношение....

— ...которое продолжалось всю жизнь?

— Да, но поскольку ничего отрицательного я к ней не испытывала, уколы переносила довольно легко.

— За что вас невзлюбил Игорь Ильинский?

— Гадость я сделала, и за это меня надо было убивать, — правда! — но я не думала, что проявляю бестактность, считала, что, действительно, пекусь об искусстве. «Как вы могли дать роль мадам Бовари актрисе с такими данными?» — спросила я Игоря Владимировича, а этой актрисой (кстати, очень хорошей!) была его жена...

— ...Татьяна Еремеева — она до сих пор на сцене...

— И слава Богу. Я сказала так потому, что считала: по всем параметрам эта роль должна быть моей. Я в то время была очень изящной, у меня была хорошая речь... Словом, это я, а не она должна была играть Бовари, поэтому такую фразу себе позволила...

— ...и нажили врага?

— Конечно, и Игорь Владимирович был прав.

— Ильинский по отношению к вам нехорошо себя вел?

— Именно, что нехорошо — везде нелицеприятно обо мне отзывался, и даже написал статью, направленную против актрис, которые в кино еще что-то сделали, а в театре, по его словам, ничего.

— И все из-за одной неудачной фразы?

— Думаю, да — а что еще? Ни в чем остальном я не была перед ним виновата.

«БОНДАРЧУК МЕНЯ ОСКОРБИЛ, ОЧЕНЬ УНИЗИЛ... ДУМАЮ, ОН БЫЛ ХАМОМ»

— А почему после назначения главным режиссером Малого Бориса Равенских у вас разгорелся конфликт с ним?

— Неприязнь к этому человеку возникла гораздо раньше, когда он еще не был главным. Что-то я репетировала в его постановке — не могу сейчас вспомнить, что, — и он вдруг пренебрежительно бросил: «Не думай, что это тебе, как с твоим мужем». Зачем-то он моего супруга задел, а я его очень любила, поэтому сняла туфлю и пошла на Равенских. Тот в страхе бежал...

— Прямо на репетиции сняли туфлю? Какая милая непосредственность!

— (Смеется). Но я же из донских степей, понимаете?

— Возглавив театр, Борис Иванович вам это припомнил?

— Естественно — сразу убрал из репертуара все мои спектакли, а юбилейный, сотый «Бешеные деньги», перевел в филиал. Добавлю, что к этому времени режиссер Леонид Викторович Варпаховский, с которым были связаны мои театральные удачи, тоже не смог с ним работать. В общем, это было началом моей трудной жизни в Малом.

— По слухам, Равенских хотел получить от вас нечто большее...

— Может, и так... Однажды главреж сказал, что нам надо серьезно поговорить. Я удивилась, что он предложил встретиться на квартире своей соседки — секретаря директора, но значения этому не придала. Подумала, хочет без помех выяснить наши недоразумения, и пришла. У Елизаветы Фирсовны — так эту приятную пожилую даму звали — я просидела довольно долго. Вначале мы мило беседовали, пили чай, потом хозяйка уже не знала, чем бы меня занять, а его все не было. Я расстроилась: сколько можно? Что особенного он собирается мне сказать? Когда Равенских, наконец, явился, я посмотрела на часы и стала прощаться: «Извините, мое время кончилось». Он пошел меня провожать, и то, что пришлось от него выслушать, даже не хочется повторять.

— Сальности?

— Да что-то такое... Я шла и думала: «Господи, как бы от него отвязаться?». Вдруг такси — зеленый огонек. Я остановила машину и уехала...

— На прощание туфлю не сняли?

— Тогда нет, но я же какого-то разговора ждала...

— Об искусстве, о творчестве...

— Да, а он начал спрашивать, на ком ему, видите ли, жениться. «Это уж как-нибудь сами решите», — отрезала я.

— У вас были потрясающие роли в кино — едва ли не все яркие и значительные, тем не менее их до обидного мало — от силы десяток. Да и в театре у вас были годы простоя. Как вы, актриса в расцвете сил, с этим справлялись?

— Старалась работать, чтобы не потерять форму. Был период, когда снималась в Болгарии, а к 40-летию Победы в Театре эстрады мы поставили спектакль, в основу которого легла книга Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо». Я сыграла там восемь ролей, и по четыре получили мои ученицы. Это была очень интересная постановка, она шла несколько лет. Ну что еще? Много читала: стихи и прозу — то есть сложа руки не сидела.

— Это правда, что вы хотели сыграть в кино Анну Каренину?

— (Вздыхает).

— Почему же не вышло?

— Не пригласили на пробы, и очень хорошо, что эта роль досталась не мне. Если бы меня заставляли делать то же, что и Самойлову... Нет, я бы так не смогла...

— Вам не понравилось, как она сыграла?

— Я просто не согласна с такой трактовкой — по-другому себе это все представляла...

— В «Неоконченной повести» вы снимались с мэтром советского кино и режиссуры Сергеем Бондарчуком — какая черная кошка между вами пробежала?

— Это началось давно, когда я была занята в массовке в «Тарасе Шевченко», — здесь, на студии Довженко, у Савченко. Где-то в буфете Бондарчук позволил себе лишнее, я огрызнулась — и все, а что происходило потом, не знаю... Может, у него тоже были какие-то подспудные мысли.

— Читал, что когда на съемочной площадке «Неоконченной повести» вам надо было с ним целоваться, вы не могли этого делать...

— Особых поцелуев там, слава Богу, не было — изощряться не приходилось.

— Но вы даже рядом стоять с Бондарчуком не хотели...

— Не то чтобы не хотела... Понимаете, он меня там оскорбил, и я сказала, что сниматься с ним больше не буду.

— Бондарчук был хамом?

— Думаю, да. Я не могу повторить слово, которое он произнес, но этот человек меня очень унизил...

— Он был антисемитом?

— Понятия не имею, но в жизни я многократно с антисемитизмом сталкивалась. Это выражалось в каких-то высказываниях, хулиганских выходках...

— Не было желания после этого выйти из партии?

— Тогда я еще в ней не состояла — вступила в 70-м году.

— И никогда не жалели об этом?

— Нет. У меня умирал папа, коммунист настоящий... В политике он не разбирался, просто был законопослушным гражданином своей страны, ее защитником и сказал мне: «Прошу тебя это сделать, потом поймешь — я был прав!». После пережитого в комсомоле мне совершенно не хотелось никуда вступать, но не исполнить последнюю волю отца я не могла и подала заявление...

«МУЖА Я ОЧЕНЬ ЛЮБИЛА, А ОН БОЛЬШЕ ВСЕГО НА СВЕТЕ ЛЮБИЛ ЖЕНЩИН»

— Не сомневаюсь: вокруг вас всегда вилось множество мужчин, стремившихся добиться вашего внимания и расположения. Как вы с этой осадой справлялись?

«Поднимайся в небесную высь, опускайся в глубины земные! Очень вовремя мы родились, где б мы ни были — с нами Россия!». Супруги Кайтановы (Эллина Быстрицкая и Михаил Ульянов)

— (Смеется). Справлялась...

— Многим поклонникам, среди которых наверняка были министры, военачальники, хотелось к вашей красоте прикоснуться...

— К моей чести, я никогда не пользовалась ничьим покровительством. Никогда — я это презирала! Может, потому, что после окончания института обо мне написали гадкие анонимки, и это страшно меня оскорбило, может, по какой-то другой причине...

— А может, сказалось воспитание?

— И это тоже — я любого могла поставить на место. Когда меня пригласил к себе в кабинет большой советский начальник и прямо там стал приставать, я просто дала ему по морде и ушла.

— Что это за чин был?

— По-моему, председатель Моссовета... Явилась с какой-то просьбой, а он подошел сзади и ручки свои положил мне на плечи. Я вскочила, ударила его — и за дверь. Так и не добилась того, за чем шла.

— Таких случаев, когда приходилось бить, было много?

— Нет, но в дальнейшем старалась обходиться письмами. Я ведь довольно рано начала общественную работу... Когда снималась в Болгарии, меня избрали президентом Федерации художественной гимнастики СССР — причем не спросив моего согласия. Потом позвонили: так, мол, и так... Это была довольно почетная должность, и я взялась за дело серьезно.

— Ваш муж был намного вас старше, и вы у него были четвертой женой. Сильно его любили?

— Боже, вам все известно!.. Да, я любила. Очень...

— Почему же расстались?

— Так получилось. Мужчины не могут всегда оставаться верными — да вы по себе, наверное, знаете...

— Вы были максималисткой и требовали супружеской верности?

— Не то чтобы требовала — просто потеряла к нему и чувства, и уважение.

— Однажды вы где-то сказали: «Больше всего на свете мой муж любил женщин»...

1955 год, «Неоконченная повесть», Элина Быстрицкая и Евгений Самойлов

— Да, это правда — он обожал их до конца своих дней.

— Вы любите его до сих пор?

— Не могу сказать, что люблю, но вспоминаю.

— Развод был мучительным или вы обрубили, и все?

— Я приняла решение.

— Страдали потом?

— Конечно... В моей жизни никого больше не было, но о своем выборе я никогда не жалела.

— С бывшим мужем потом встречались?

— Издалека его видела, но не подходила, даже словом не обмолвилась. Знаете (вздыхает), на эту тему я больше говорить не хочу. Простите, но о своих личных делах публично стараюсь не распространяться. Мой опыт может быть ценным и нужным лишь для меня — другим он ничего не даст.

— Что за мистическая история произошла, когда вы покупали щенка?

— Ой, это потрясающе! Я давно хотела маленькую собачку, долго над этим думала, но что-то меня останавливало, а тут пригласила на дачу две пары знакомых. Сейчас у нас там в окрестностях построили много домов, открылись богатые рестораны, а тогда просто рыночек был. Остановились, чтобы купить мясо для шашлыков, приятели мне сказали: «С нами ты не ходи — с тобой все в два раза дороже», и я пошла поглядеть на собачек. Одна, другая — не то все. Смотрю, у терьерчиков грустные глазки...

— ...обвисшие ушки...

— ...а я хотела совсем маленькую, которую можно носить с собой. Вдруг несут собачонку — курносенькую, мордочка умильная. Я ахнула: «Какая прелесть! Можно с ней поиграть?». — «Пожалуйста!», и представляете, эта крошечка вот такусеньким язычком умудрилась мне сразу все лицо облизать. Веселенькая, игривая... «Ой, — говорю, — а зовут ее как?» — и вдруг слышу: «Фира», а это короткое имя покойной мамы, она у меня Эсфирь. «Почему так назвали?» — спрашиваю и слышу в ответ: «Она аферистка».

Это было 9 августа 98-го года, а день смерти мамы — 11 сентября, и у меня как-то две даты связались. Что вы хотите: актерская психика! — и я решила: «Это собака от мамы, и нужно ее непременно купить». Правда, когда мне назвали цену, внутри все оборвалось: я поняла, что таких денег у меня нет и даже рассчитывать на эту сумму смешно. Лихорадочно стала думать, что можно продать, где занять, а в это время один человек, который неподалеку стоял, отсчитывает уже доллары, расплачивается и эту собачку берет. Я в ужасе, что сейчас он уйдет и все, а незнакомец, обойдя хозяйку, подошел ко мне и вложил этот живой комочек в мои руки. «Возьмите,— сказал, — я ваш почитатель». Если честно, я стала отказываться...

— Гордость взыграла?

— Ну конечно — как можно? Щеночек таких денег больших стоит, однако он возражений не слушал, сказал: «Я в «Газпроме» работаю, могу позволить. Я, естественно, сопротивлялась, но... не очень долго... На прощание спросила, как же его зовут. С тех пор пошел десятый год, но каждое утро — это у меня стало такой же привычкой, как зарядка, — я повторяю фамилию и имя-отчество этого человека и прошу для него у Бога благополучия: чтобы все дела его ладились, чтобы он был здоров.

— Какой Фира породы?

— Этот курносик — пекинес, и она до сих пор такая: не знает, что бывают плохие люди, всех целует, ко всем лезет в подружки, очень гостеприимна. К сожалению, иногда мне приходится уезжать, и на этот раз подруга, которой Фиру отдавала обычно, тоже оказалась в командировке. Пришлось пристроить кроху к хорошим людям — пусть пару дней там поживет, но завтра ее должны забрать, и она меня встретит дома.

«В БИЛЬЯРД Я НИКОГДА НЕ ИГРАЛА НА ДЕНЬГИ — ТОЛЬКО НА ИНТЕРЕС»

— Окончив украинский курс Киевского театрального института, помните ли до сих пор что-нибудь по-украински?

Сегодня самым близким и родным существом для Элины Авраамовны является ее пекинес Фира

— Конечно.

— И в Украине у вас остались какие-то родственники?

— К сожалению, только сводная сестра по отцу, которая живет в Нежине, — бабушка и тетя с маминой стороны во время войны были расстреляны.

— Одна из последних ваших значительных киноработ — роль Норы в картине киевского режисcера Николая Засеева-Руденко «Бабий Яр»: вы так пронзительно-точно сыграли... Когда на экране крупным планом ваши глаза, внутри все просто переворачивается — вам было больно работать над этой ролью, она причиняла страдание?

— Для меня это была потребность души, и я благодарна Засееву-Руденко за то, что поднял эту тему, написал сценарий и дал мне возможность сыграть. С ним работалось очень легко, и если он эти строки читает, хочу ему передать привет и самые добрые пожелания.

— Долгие годы вы были президентом Федерации художественной гимнастики СССР, но особенно, знаю, любили бильярд. С трудом, извините, представляю Элину Быстрицкую с кием, а какие ставки были у вас в ходу?

— Я никогда не играла на деньги — только на интерес, потому что для меня это спорт, но именно я помогла организовать Федерацию бильярда в нашей стране — тогда еще СССР. Ныне я там почетный президент.

— Вы хорошо играли?

— О себе сказать этого не могу. Вот наши мастера — они и впрямь блистательны, а я просто люблю бильярд и в турнирах участвую... Иногда зовут, и я с удовольствием откликаюсь.

— Вы до сих пор по часу-два делаете упражнения с гантелями и обливаетесь холодной водой?

— Раньше это было — сейчас уже нет. И гантели пылятся в чулане, и вода уже не холодная, а прохладная...

— Многие прекрасные актрисы в определенном возрасте начинают делать пластические операции — одну за другой. Вы к услугам пластических хирургов прибегали?

— Нет, у меня свои методы, позволяющие поддерживать форму, — они не хуже и не такие болезненные, но делиться этими секретами могу только с женщинами...

— Если без пластики обошлись, за счет чего же прекрасно выглядите?

Элина Быстрицкая — Дмитрию Гордону: «Я бы очень хотела сыграть старую учительницу, которая все видит, понимает и со многим не согласна» Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

— Спасибо вам за такую оценку (вздыхает). Помните «Портрет Дориана Грея»? Надо не делать другим плохо, и тогда тебе будет хорошо. Меня так учила бабушка, это мне говорила мама, и за свою жизнь я никому сознательно не причинила боли — просто этого избегаю. Самое главное — со своей совестью жить в ладу.

— Рискую вызвать сейчас ваше негодование, но поскольку вы всегда подчеркиваете, что не скрываете возраста, скажу: вам — потрясающе красивой женщине! — 4 апреля исполняется 80 лет. Какое у вас отношение к своему возрасту?

— Да никакое. Когда что-то болит — плохо, когда здоровье не докучает — хорошо, но я работаю, я еще нужна и могу подарить радость людям, которые приходят в зрительный зал. Я счастлива, что еще в состоянии что-то сделать, помочь своим близким, друзьям. Мой благотворительный фонд, который существует с 94-го года, выплачивает стипендии учащимся государственных творческих учебных заведений, но вскоре, наверное, я изменю его назначение, потому что нынче, мне кажется, в помощи больше нуждаются пожилые деятели искусства. Кстати, скоро в Малом театре состоится премьера спектакля, где я играю...

— Дай Бог, чтобы были и кинороли!

— Вы знаете, не любые... Вот если бы появился какой-то сценарий, который бы увлек, вдохновил, но пока ни один из тех, что предлагали, как-то не впечатлил... Приходит, видимо, время, когда на главные роли приглашают актрис другого возраста. Честно говоря, сегодня хотела бы сыграть старую учительницу, которая все видит, понимает и со многим, увы, не согласна.

http://www.bulvar.com.ua/arch/2008/14/47fbab8708efc/