По мне все видят: жизнь моя поношена.
Но с вызовом ношу её обноски:
таким, как я, теряться не положено -
не быдло же. Да и не отморозки.
Слаба прослойка - тонкая, невидная -
на нашем надоевшем бутерброде,
порезанная, стреляная, битая.
Её и быть давно не может, вроде!
Низам верхи опять подбросят реплики -
и вдруг "поймет" значительная масса,
что если вымрут эти вот нахлебники,
то станет больше к ним сочиться масла...
Что сжато между, то легко прессуется
с ребра любого и с любого боку:
одних прижмёт обманутая улица,
других сошлют верхи...
И слава богу,
обманутый на образ перекрестится.
Затеявший хлебнёт и усмехнётся.
На мой этаж длиннее станет лестница
да в зеркале лицо слегка помнётся.
Но ведь и все! Что тут назвать потерями?
Знавали мы куда весомей жертвы.
Искал б насест меж сонными тетерями,
куда взошёл, чего имел уже бы...
Черней, чем этот, нет уже и юмора,
но ведь и он свидетелем искусства:
весь век дышать парами зла и ступора
и не впитать их крепкого безумства.
