Поскольку за последние полторы недели многие люди мне задают одни и те же вопросы (лично и по электронной почте) о том, почему я якобы отстаиваю интересы администрации колонии, в которой сейчас находится Мария Алехина, считаю необходимым описать сложившуюся ситуацию и озвучить мою позицию и оценку происходящего, дабы прекратить распространение информации обо мне в контексте «за одно с администрацией исправительной колонии».
Во-первых, исхожу из того, что каждый человек имеет право думать так, как ему хочется, может соглашаться либо не соглашаться с чужой точкой зрения. Уважительно отношусь к чужому мнению, вместе с тем у меня есть железное правило: всегда информацию лично проверять, прежде чем давать оценку мнения и/или действиям человека (да, доверяю, но проверяю). Эта моя железяка работает с удвоенной мощью, если речь идет о необходимости публиковать информацию.
Во-вторых, к ситуации с пребыванием в исправительной колонии № 28 в Пермском крае Марии Алехиной, я абстрагируюсь от приговора, вынесенного девушкам из группы Pussy Riot. Это другая история, которая требует отдельного и длительного разговора, и давать какую-то оценку этому судебному решению я могу как юрист, как россиянка и так далее, но никак член Общественной наблюдательной комиссии (ОНК), которая осуществляет контроль за соблюдением прав человека в местах принудительного содержания (кстати, для тех, кто не знает к ним относятся изоляторы временного содержания, комнаты предварительного заключения, спецприемники для административно задержанных, центры временной изоляции для несовершеннолетних и специальные общеобразовательные школы закрытого типа (закрытые), следственные изоляторы и исправительные учреждения и др.). Считаю, что оценка любого приговора выходит за рамки компетенции ОНК, иное означает – заниматься не своим делом и «отбирать» работу и хлеб у других людей, по долгу службы или по призванию готовых и/или способных это сделать.
В-третьих, не приемлю двойных стандартов ни в чем и где бы они ни были. ВИП-персон для меня не существует. Претензия человека на особое отношение к себе (неважно по какой причине) – из той же виповской породы. Применительно к условиям содержания Марии и других подозреваемых, Марии и других обвиняемых, Марии и других осужденных думаю о равенстве в правах и обязанностях, предусмотренных законодательством. Для этого есть два основания. Первое: у меня нет сомнений в том, что некоторые из лишенных свободы находятся за решеткой по незаконному, необоснованному приговору. Эти люди порой годами «стучатся» во все двери, чтобы добиться приговоров, гарантирующих верховенство права. Лишь единицы из них освобождаются из мест заключения в связи с отменой незаконного приговора. При этом нередко никто и пальцем не шелохнет от правоохранителей до правозащитников, чтобы помочь в такой ситуации. Иногда, вы не поверите, но помощь осужденные находят в колонии: мне известны несколько случаев, когда представители администрация колонии, посмотрев приговор и увидев беззаконие, помогли опротестовать приговоры и осужденные освободились в связи с отменой незаконного приговора.
Второе: в местах лишения свободы нужно и важно избегать «особости» в отношениях осужденный-администрация и осужденный-осужденные. По закону, например, иное отношение предусмотрено для осужденных беременных женщин и женщин с детьми, для несовершеннолетних. Кто-то, например, считает, что особое отношение к тем, кто содержится в облегченных условиях содержания, но при этом забывают, что для того, чтобы осужденного перевели в эти условия, есть требования в законе, согласно которым осужденный не должен иметь взысканий, добросовестно относиться к труду при условии отбытия определенного времени в обычных условиях. Как точно и правильно сказал один знакомый: «Особый подход скорее ослабляет позиции человека…». Равенство перед законом – это и есть одна из составляющих прав человека, если кто-то забыл, на секундочку. Именно с этой позиции, например, я не понимаю, почему по прибытии в СИЗО-5 Марию поместили в камеру для беременных, в лучшую камеру (из всех в этом СИЗО, лучше даже той камеры, в которой находились реально беременные): камера трехместная, стационарно телевизор (он есть не во всех камерах, по словам администрации, дислокация телевизоров меняется, то есть передается из камеры в камеру), радио (нецентрализованное как в других камерах, а автономное, которое заключенные сами могут выключать и включать), зеркало, фаянсовая раковина с подачей горячей и холодной воды (фаянс в камере СИЗО для меня первое открытие, горячая и холодная вода во всех камерах кроме карцеров), санузел, включающий в себя унитаз, электрический нагреватель воды (для меня второе открытие), душ (для меня третье открытие, просто очевидное невероятное, все остальные женщины лишены такой роскоши, помывка 1 раз в неделю), бак с питьевой водой (как во всех камерах). Почему Василиса Иванова по такой же статье, впервые осужденная, небеременная не может жить в таких условиях? Моим непониманием я поделилась в первую очередь с начальником СИЗО-5, который не вполне аргументировано и внятно дал мне ответ. Во вторую очередь этим я поделилась с Марией при личном общении, к слову пришлось, с объяснением, того, что помещение в камеру для беременных это проявление, на мой взгляд, двойных стандартов. Кстати, Мария ответила, что согласна с этим. В данном случае равноправия среди осужденных не просто не было, его медленным шагом, робким зигзагом вытоптали (и не вина Марии, это государство аки стыдливая девица безмолвно, но нарочито по капельке из бочки меда деготь, им самим туда положенный, пальчиками пытается выковырять). Я за то, чтобы все женщины в СИЗО были в одинаковых условиях (кроме ожидающих ребенка). Конечно, в идеале, чтобы все подозреваемые, обвиняемые или осужденные жили в камере сродни той, где жила Мария, коли уж оказались за решеткой. Хороший образец человеческих условий несвободы в реалиях России.
В-четвертых, манипулировать собою не позволяю никому. Здесь не могу не отнестись к ситуации с помещением Марии в безопасное место. 22 ноября 2012 года, вечером, из информации в Интернете мне стало известно, что в колонии произошел конфликт между осужденными и Марией, Мария была переведена в безопасное место. При этом договорились с председателем ОНК в Пермском крае С.В.Исаевым, что на следующий день я поинтересуюсь у администрации и адвоката в Березниках о том, что произошло, поскольку С.В.Исаев уезжал утром в командировку. 23 ноября 2012 года днем, получив версию администрации, вечером я созвонилась с адвокатом (весь день мне поступали звонки из СМИ, при этом я могла им только подтвердить, что Мария действительно переведена в безопасное место, подробностей произошедшего я не знала тогда и сейчас знаю лишь из информации, размещенной в сети Интернет). Задав несколько вопросов адвокату о том, что произошло, фактически не получила ответа на свои конкретные вопросы, но адвокат продиктовала мне записку Марии, как было сказано для СМИ. Ее я записала под диктовку слово в слово и затем, исходя из содержания записки, снова поинтересовалась подробностями случившегося. На это получила ответ, что все подробности будут во вторник, то есть спустя 5 дней, а сейчас надо передать записку Марии в СМИ (замечу, что адвокат заявила, что сама она не будет передавать записку в СМИ и это право и выбор адвоката). Может быть, этому были и есть какие-то важные резоны, но я никогда не передавала и не передам информацию в СМИ, которую получила от третьих лиц и без возможности увидеть оригинал передаваемой информации (здесь шла речь о письменном документе), да еще без возможности получить хоть какие-то объяснения и подтверждения описанному. Я отказала адвокату в передаче продиктованной записки в СМИ. И таков мой ответ будет всегда в любой другой аналогичной ситуации. Кстати, в записке, которую мне продиктовали, ничего требующего правовой реакции не было, просто излагалась оценка событий, никаких фактов. У меня вопрос риторический: почему текст этой записки до сих пор нигде не появился даже после того, как у Марии на свидании побывала ее мама, а в Березниках и потом в Перми были представители группы «Война»? Просто потому, что в ней не было ничего особенного, если она вообще была эта записка. Просто сторонников Pussy Riot возмутило как это «правозащитница» может не выполнить просьбу адвоката Pussy Riot (просьбу, кстати, на мой взгляд, сомнительную: не адвокатскую, не профессиональную). Сейчас я через третьих лиц получаю претензии о том, что я обязана была передать в СМИ эту записку. На секундочку: никто, никому, ничего не должен. Эта записка не имела никакого отношения к миссии ОНК и к моей миссии в частности (к миссии адвоката – возможно). В данной ситуации и речи быть не могло «о должном» по причинам, которые я описала выше.
В-пятых, в дальнейшем предпочитаю устраниться от какого-либо непосредственного участия в отслеживании нахождения Марии в колонии № 28 (безусловно, буду готова включиться в ситуацию, если мое участие будет необходимо). Безусловно, при решении посетить эту колонию членами ОНК буду исходить из своих возможностей, а также возможностей других членов ОНК.
***
Не могу не сказать, что занимаюсь общественным контролем в местах принудительного содержания более 10 лет, темой защиты прав заключенных занимаюсь с 1995 года (с первого курса по четвертый курс писала курсовые на тему «Пенитенциарные учреждения и социальная работа с заключенными», диплом соответственно также был на эту тему, будучи студенткой проходила производственную практику в женской колонии, которая находится в Перми (сейчас ИК-32). После окончания вуза сразу же пришла работать в Пермский региональный правозащитный центр – занималась юридической защитой прав заключённых, участвовала в десятках акций гражданского контроля в тюрьмах и колониях Пермского края и за его пределами. Почему? У меня для этого личные причины: когда училась в школе в старших классах у меня осудили двоюродного брата (пожалуй, на тот момент одного из самых близких мне братьев) за причинение тяжкого вреда здоровью с летальным исходом. Дело было в деревне, брат якобы сбил пожилую женщину на мотоцикле и женщина скончалась из-за полученных травм и от большой потери крови. Брат был без судимостей, никогда ничего не совершал противоправного. Он был добрым, отзывчивым, красивым и жизнерадостным молодым человеком. В тот злосчастный вечер он действительно ехал на мотоцикле по неосвещенной деревенской улице и по дикому стечению обстоятельств у его мотоцикла не горели фары. Все это стало причиной того, что он проехал в темноте по человеку, который был уже кем-то сбит и лежал на дороге. В то время о том, что мой брат не совершал вменяемого уголовного преступления знала вся деревня (в том числе родственники погибшей) и, как мне кажется, правоохранители. Были известны и те, кто на самом деле был причастен к произошедшему. Несмотря на все это именно Игорь, так звали моего брата, осудили и приговорили к лишению свободы, если мне не изменяет память (по сроку) 3 года реального лишения свободы в колонии общего режима. Приговор обжаловали, но это не привело к желаемому результату. Самое неизгладимое и удручающее впечатление на меня произвели проводы брата после «узаконенного» приговора: в начале 90-х, будучи школьницей, я была очевидцем того, как мой брат с другими осужденными из автозака в железный вагон с одними дверьми и без окон на корточках с вещевым рюкзаком одолевал расстояние примерно в 10 метров между стоящими по обе стороны людьми в погонах, которые громко и вальяжно кричали: «Быстрее…пошевеливайтесь, остановка поезда 3 минуты». Людей в погонах было 5-6 человек с каждой стороны и лающая немецкая овчарка была у каждого второго. Брат похудевший, с хмурым и изнеможенным лицом, молча, растворился в темноте вагона. Увиденное и услышанное потрясло меня: тогда каждая моя клеточка болела, собачий рев был в голове несколько суток, чувство страха за брата не покидало вплоть до его освобождения. Так, я впервые познакомилась с бесчеловечным и унижающим отношением людей к другим людям, впитала как губка скорбь и страдание других людей. Брат отбыл свой срок не до конца: за хорошее поведение в колонии он был отпущен условно-досрочно. Но! Жизнь ему сломали и не только ему. В итоге, выйдя на свободу, Игорь лишился жены, ребенка, а закончилось все тем, что он умер вскоре после освобождения от злоупотребления алкоголем в возрасте 28 лет. Тогда я решила, что по мере своих сил буду защищать людей за решеткой. Тогда мне казалось важно, чтобы невиновные не попадали за решетку и именно они не страдали, но со временем пришло понимание и того, что и виновные, и невиновные, какая разница(?), никто из тех, кто лишен свободы не должен страдать больше, чем от несвободы и жить в ней по-человечески… С тех пор обнаружившийся во мне «правозащитный слух» не угасает, крепчает и развивается. Чему рада, постоянно лелея его в себе и «ухаживая» за ним.
Елена Першакова, член Общественной наблюдательной комиссии Пермского края.
