Я вернулся в Россию глубокой осенью. Дожди уже смыли зелень. Наступили те дни октября, когда после ночного заморозка вдруг щедро прольется солнце на остывшую землю и жарко зажжет гирлянды лесов. Осень звала в путь. Из покоя Абрамцева в Ростов, а оттуда дальше, старым Угличским трактом, почти наугад.
Расплавленное золото тонко струилось с березовых рощ. Листья пугливо метались под колесами. Стайки серых пташек кружились при дороге. Она извилисто бежала вдаль сквозь притихшие деревни, через равнины и косогоры, опаленные осенью. Сердце сжималось необъяснимой грустью, рвалось вперед под плавный бит даунтемпо.
Перед Угличем свернул к Тверской земле, пересек широкую Волгу по мосту с атлетичными фермами и направил машину к старинному Кашину. Подвеска дробным галопом отрабатывала неровности асфальта. Шоссе незаметно перешло в Московскую улицу, увы, ныне названную именем Карла Маркса.
Знакомство с городом начал с краеведческого музея
Он расположился во Входоиерусалимской церкви, узкоплечей, худой вертикалью устремленной ввысь. Пять почерневших точеных главок без крестов темнели на фоне кровавых рябиновых гроздей.
Я люблю музеи в малых городках за их непосредственность и уют, за любовно хранимые осколки прошлого, за интересные книги. Музейщицы обрадовались редкому посетителю. Карты не принимали. Веселая сотрудница в тонких очках предложила перевести символические 100 руб. на телефон.
Отперли скрипучую дверь церкви. Пожилая худая дама в накинутой на плечи шали деликатно ступала за спиной, рассказывала о городе. «Иосаф Яковлевич все собрал!» — она указала на портрет задумчивого делового мужчины в черном приталенном фраке. Это основатель музея купец 1-й гильдии Иосаф Кункин — русский «самородок», попечитель училищ и школ, благотворитель и страстный коллекционер предметов старины.
Следуя далее по экспозиции, вгляделся в овальную фотографию потомственного почетного гражданина Кашина Николая Ивановича Манухина: пирамидка усов, благородное волевое лицо, честный прямой взгляд. Манухин был городским головой. Его усилиями в Кашине открыли водолечебницу, общественную библиотеку, общественный банк, приюты, строили мосты, создавали благотворительные общества. Это было великое время реформ, время подъема всех созидательных сил России. Четыре надгробия Манухиных благодарные горожане отстояли в годы разорения.
Память о таких людях должна жить не только в музеях. Их имена, а не Маркса, Калинина и Обновленного труда должны носить улицы города.
Задержался у фотографий безвестных жителей дореволюционного Кашина, читал пожелтевшие манифесты, билеты о вкладах в банках, страницы журнала с парижскими модами. Из небытия выплывали призрачные слайды не всегда легкой, но укорененной, нормальной жизни ухоженного и неторопливого провинциального города.
Пешком шел по улицам, заглядывая в бумажный проспект, заботливо подаренный в музее
Осень приодела Кашин, прикрыла багряницей его неухоженность. Застывшее небо дремало над зеленоватой и густой от палой листвы рекой Кашинкой. Смелой излучиной она начертила сердце вокруг амфитеатра полуострова — ядра древнего города. Грандиозным, одиноким лебедем вздымался над валами детинца Воскресенский собор. Ритмичная строгость ордера, могучее пятиглавие. Раньше внутри он сиял богатыми ризами святынь и росписями. Ныне своды были монументально пусты и гулки. На стенах могильно чернели доски новомученикам и исповедникам XX века. На месте взорванного более древнего Успенского собора – паутина опавших деревьев сквера.
Словно разрушительный смерч пролетел над городом в прошлом столетии. Немногие церкви уцелели. У иной сметена колокольня, другая обезглавлена. Обветшали старые особняки, просели их ворота, поседел чугун ажурных решеток. Серые двухэтажки и короб завода электроаппаратуры близ собора разрушали пейзаж. Безнадежно отцвели клумбы в мятых шинах. По набережной брели согбенные старики. Лица прохожих помоложе были красны и безучастны после пятничного вечера, у иных — уставшие, с печатью нелегкой жизни. Группы школьников неприкаянно бродили по закоулкам, качаясь в такт трекам Моргенштерна.
Вознесенский собор
Вечерело и холодало. Ночевать в единственной ветхой гостинице советских времен не хотелось. Собирался возвращаться в Абрамцево, но остановился у кафедрального Вознесенского собора. Средь прохладного сумрака его окна дышали свечным теплом. Шла вечерня.
Зашел внутрь. Паруса и арки стилизации под рококо подпирали высокие клинья иконостаса. В полутьме мерцала рака княгини Анны, супруги великого князя Тверского Михаила, замученного в Орде по навету Москвы. Мощи княгини украсили последними астрами. Сбивчиво пел хор из двух человек. Временами к ним присоединялся заспанный священник с черной бородой, в круглых очках и стоптанных ботинках. И было в этих астрах и неумелой разноголосице что-то глубокое и искреннее. Казалось, сама покровительница города, княгиня Анна, здесь, среди просящих о своих печалях молодых женщин. Красив и схимнически отрешен был ее лик на старинном образе. В отражениях колебались венки свечей. Не заметил, как пролетело время, как поспешили молящиеся из храма по своим делам.
Кашин уже предстал не мрачным. Люди спешили провести субботний вечер в немногих городских кафе. Под громкую музыку парни ухарски катали девчонок по городу. Решил ночевать в той самой гостинице. Пожилая маленькая коротковолосая женщина виновато вручила ключи, прибавив, что номер самый лучший. И обшарпанный коридор, и темный холл, и номер из 70-х с неудобной кроватью показались ностальгически уютными.
А на утро звонили колокола. Площадь в центре запрудили машины со всей округи. У старых кирпичных рядов зашумел воскресный торг. Люди приезжали семьями, гуляли среди полосатых палаток и «Газелей» с товарами. И я вспомнил улыбчивых ребят и девушек, которые накануне дружно и бодро убирали храм. Вспомнил парня в потертых «адидасах», романтично фотографирующего на старый телефон собор, залитый вечерним солнцем. Вспомнил музейщиц и их вдохновенные рассказы о людях и старине. России две: одна несчастна, безутешна в алкоголе и матерном угаре, другая — трудится, стремится, исповедует добро вопреки всей неустроенности.
На основных улицах лежал новый гладкий асфальт, сделана аккуратная набережная. Деньги городу принесли торжества в честь 500-летия обретения мощей его знаменитого уроженца преподобного Макария Калязинского. Нельзя не заметить положительную роль местной епархии в социальном служении и сохранении исторической памяти, в том числе о тяжелых для города годах.
Я еще поездил по Кашину, побродил по берегам извилистой реки, игриво-холмистым, рассеченным оврагами и ручьями.
С легким сердцем выехал после в одну из заброшенных усадеб, которые раньше ожерельем обнимали город. Хотелось согреться пустынной дорогой, спрятаться в осеннем уединении. Солнце сквозило сквозь тонкое стекло незримых облаков, и вновь вдоль пустой дороги мелко дрожали золотые и бронзовые придорожные рощи.