Воспоминания о Вятке Николая Борисова, записанные кандидатом педагогических наук Владимиром Помеловым, были опубликованы в 2012 году в 22-м выпуске альманаха «Герценка. Вятские записки». Два педагога долго переписывались, в итоге уже после смерти Николая Борисова за авторством Помелова появилась статья с очень ценными и полными деталей мемуарами о жизни в Вятке на рубеже 1920–1930 годов.
Борисов тогда был студентом Вятского пединститута, ему удалось побывать на концерте Маяковского, он много общался с интеллигенцией и простыми вятчанами, подмечал их детали быта и жизни. В настоящей статье выдержки из воспоминаний Николая Петровича о Вятке сто лет назад.
Николай Борисов
Торговля и карусели
Собор Александра Невского, обнесенный железной оградой, за которой был густой сад, поразил величием и красотой. Собор стоял на довольно пустынной площади, по краю которой были устроены коновязи, говоря современным языком – «стоянки» для лошадей. На площади был базар с обжорными рядами и ларьками. В базарные дни площадь была запружена народом. В толпе выделялись крестьяне в лаптях с белыми онучами – основательные неторопливые мужики и шустрые бабы. Тут же китайцы с традиционными для них игрушками: свистульками «уйди-уйди», вертящимися цветными бумажками.
Под гармошку крутилась карусель, маня к себе зевак. Крутить крестовину карусели нанимались студенты пединститута. Продавалось все, чем был богат тогдашний рынок: дрова вязанками, мануфактура, продукты. Предложение продуктов было достаточно велико. Народ жил довольно сытно. Новая экономическая политика, еще не уничтоженная, давала положительные результаты. Молоко продавалось по двадцать пять копеек за четверть. Его разносили каждое утро у окон общежития, которое располагалось в первом этаже института вдоль ул. Красноармейской. Велась очень оживленная торговля: как нэпманская, так и государственная. Промтовары продавали в магазинах по ул. Коммуны (ныне Московская) и Ленина. На ул. Коммуны был известный в городе магазин «Москвошвей» – здесь можно было купить самую модную одежду.
Агитационные плакаты на площади Революции и вид на Александро-Невский собор. 1920-е гг.
Как студенты стали грузчиками
Стипендию (27 руб.) Николай, как выходец из крестьян-середняков, не получал, хотя учился очень успешно. Из дома деньги посылали редко и мало. Значит, надо было зарабатывать. Но как и где? Шел НЭП. В городе была безработица, существовала биржа труда. Студенческая артель, возглавляемая энергичным Пашей Михеевым, брала подряды на погрузку и выгрузку в Вятпотребсоюзе, на железнодорожной станции, на пристани. Река Вятка работала вовсю. По ней шли и буксиры, и двухпалубные грузопассажирские пароходы. Сколько же переношено было рогожных кулей с вяленой воблой, перекатано огромных бочек с сушеным черносливом и т. п.! Но самое большее, что удавалось заработать за день, – три рубля. Среди студентов были, конечно, особенно рисковые ребята, сплавлявшие плоты по Вятке до Соколок, а брали их под Слободским. Зарабатывали хорошие деньги, хотя и отставали в академическом смысле. На заработанные деньги ребята приодевались.
Иностранцы ломают Вятку
Никакого строительства в городе не велось. Вятка была как бы «законсервирована» и все больше дряхлела. Зато активно, начиная с 1930 г., велся разгром церквей. Не пощадили даже памятник мирового значения — Александро-Невский собор. Активное участие в формировании соответствующего общественного мнения, направленного на снос церквей, принимали… немецкие и болгарские эмигранты. Выдворенные из своих собственных стран, привеченные по линии МОПРа в Вятке и Котельниче — недаром эти два города в СССР тогда называли «мопровскими» городами, — эти революционеры позволяли себе в «Вятской правде» («Кировской правде») — единственном тогда областном печатном издании — выражать неудовольствие по поводу того, как медленно в Вятке идет снос церквей. Так прямо и писали, дескать, чтобы к нашему следующему приезду церквей в Вятке не было. А местные власти и «брали под козырек»... Неудивительно, что внешний облик города начал меняться к худшему.
Германская рабочая делегация МОПР в Вятке. 1927 г.
«Маленькое шахтинское дело» вятских студентов
В конце 1929–1930 учебного года был введен обязательный курс «Колхозное строительство». А студенты были почти все из деревни и знали не из учебников, что там творится: насильственная коллективизация, раскрестьянивание, высылка лучших работников в Сибирь, голодные смерти, подведение под расстрелы и астрономические сроки за малейшее, чаще всего мнимое сопротивление «мероприятиям Советской власти». А каннибализм, а поедание собственных детей… Об этом даже вынуждены были писать партийные (других и не было) газеты, в том числе «Вятская правда»… Все эти напасти не обошли стороной и вятскую деревню. И вот преподаватель кафедры политэкономии Александр Александрович Крутиков «читает курс». Что поделать, слушали всю эту чепуху и сдавали по ней экзамен.
Научный и преподавательский уровень некоторых лекторов пединститута, вроде Крутикова, был не очень-то высок, и вот группа студентов, человек десять, минуя ректорат, обратилась с просьбой в Центральную рабоче-крестьянскую инспекцию, чтобы в институт присылали столичных ученых для чтения лекций с целью повышения уровня преподавания. Такое в те годы практиковалось, имеет место и сейчас, и ничего особенного в этом, может быть, не усмотрели бы, но, во-первых, это было сделано в обход руководства института, а во-вторых, время-то какое надвигалось! Время стукачества и репрессий. Единственным последствием этой бумаги, в которой фамилия Борисова стояла первой, стало студенческое собрание, на котором авторов письма проклинали. Кое-кто называл это «маленьким шахтинским делом». А было это вскоре после прогремевшего на всю страну процесса над «вредителями и диверсантами» в угольной промышленности. Словом, событию была придана политическая окраска. Попробуй, выступи после этого, если с чем-то не согласен!
Процесс «Шахтинского дела». 1928 г.
Вятские троцкисты
В конце двадцатых годов жизнь в политическом смысле становилась все более неспокойной, какой-то взъерошенной. Много было событий, которые пугали и будоражили людей: дискуссии с Троцким и его единомышленниками, «шахтинское дело»… Процессы шли один за другим. Вчерашние «вожди» вдруг становились «врагами народа». Конечно, в тридцатые годы эти процессы еще усилились. Были какие-то листовки, выступления и в Вятке. Но что-то конкретное Николай и его товарищи-студенты узнавали только тогда, когда это уже совершалось.
Например, в 1927 г. арестовали преподавателя политэкономии Ефрема Михайловича Бочарова, высоко ценимого студентами за свою компетентность и человечность. Его обвинили в пропаганде троцкизма. Естественно, на лекциях он, как и другие обществоведы, как мог, пропагандировал троцкизм. А как же иначе? Ведь Троцкий был после смерти Ленина крупнейшим партийным теоретиком, автором бесчисленных книг, учебников, статей; весь учебный процесс в области обществоведческих наук строился «под Троцкого». Но на свою беду Троцкий был не только теоретиком, но и выдающимся деятелем партии, претендовавшим на лидерство, а вот этого Сталин потерпеть уже не мог. Поэтому все работы Троцкого были объявлены вражеской пропагандой. Спустя некоторое время без каких бы то ни было оснований был арестован младший брат Бочарова – студент-историк Миша – «за связь с троцкистом», то есть с братом. В городе действовала группа, расклеивавшая листовки с антисталинским содержанием. Подозревали прежде всего, конечно, студентов пединститута. Называли студента Ивана Дятлова, которого вызывали в областное управление ГПУ. А вскоре он и несколько его близких товарищей погибли в результате несчастного случая. Также внезапно исчез вызванный в ГПУ бузотер Гриша Лежепеков [Прим. ред.: Лежепеков был известен тем, что бросил в Маяковского яйца в вятском театре].
Лев Троцкий.
Маяковский в Вятке
Наконец, приехал в Вятку и Маяковский. На «дерновском проспекте», так назывался длинный коридор на втором этаже учебного корпуса в память о первом ректоре пединститута Николае Андреевиче Дернове, появилось объявление о выступлении знаменитого поэта. Оно состоялось вечером 3 февраля 1928 г. В назначенный час все скамьи были заполнены студентами и городской молодежью. Открылся занавес, и вскоре на сцене появился Маяковский. «Никаких особых аплодисментов, только неуверенные хлопки вразнобой», – вспоминал Н. П. Борисов. Поэт поднялся молча к краю сцены. Что-то сказал сидевшим на сцене студентам, затем подошел к столу, снял пиджак и повесил его на спинку стула. Вышел вперед – прямой, уверенный в себе. Серьезное лицо без тени улыбки. Улыбки не было и на протяжении всего вечера. Взгляд поэта был направлен в зал, но одновременно как бы внутрь себя. Костюм без претензии – однобортный пиджак, шерстяной свитер с открытым воротом, белая рубашка и галстук. Разговор пошел о поэзии вообще и ее задачах. Затем Маяковский начал читать стихи, причем сначала других авторов.
Затем начал читать свое: отрывки из поэмы «Хорошо», «Левый марш» и др. Читал громко, уверенно, эмоционально, то и дело расставляя акценты и ударения. Без этих ударений не все было бы и понятно, а с ними весь «рубленый речитатив» становился совершенно ясным и понятным. Огромная смысловая нагрузка стиха обнажалась до полной видимости и зрелости. В общем, прочитал с блеском! Живые аплодисменты, реплики одобрения…Тем временем на сцену пошли записки. Отвечал на них поэт по мере их накопления. Все в записках обращались к поэту на «ты», на «ты» обращались к нему и в устных обращениях. К Жарову, Д. Бедному и другим поэтам, с которыми студенты встречались, никто не обращался на «ты», хотя Жаров, к примеру, был тогда совсем молодым комсомольцем. Вообще-то «тыканье» – обычная форма обращения в среде молодежи, но по отношению к не столь уже молодому Маяковскому она, эта форма, таила некоторый «задор». Студенты провоцировали Маяковского, а он – студентов. Кто-то спрашивает: «Вот ты, Маяковский, считаешь себя выше Пушкина?» Студентка Зоя Боровикова задает вопрос: «Маяковский, скажи. Что такое поэзия?» Он в ответ: «Фонтан!» Снова Зоя подает голос: «Почему фонтан?» Маяковский «поправляется»: «Ну, не фонтан!..»
Здание пединститута на углу Красноармейской и Ленина улиц. г. Киров. 1937 г.
Ненадежная жизнь
В 1930 г. раскулачивание пошло полным ходом. Деревня разрушалась, количество концлагерей на Севере и Дальнем Востоке росло. Ревели бабы, матерились мужики. Таким настроением жила деревня, да и город тоже. Все это вместе взятое создавало гнусную атмосферу, в которой было трудно дышать и мыслить. Усилились слежка и стукачество. Это было заметно и в студенческой среде. «Просто жить и то как-то стало опасно», – вспоминал Николай Петрович. Совсем распоясались «родные братья» – НКВД и ГПУ. Эти аббревиатуры были ненавистны народу.
Народ побежал из деревни в город. Город давал все-таки некоторую возможность затеряться среди чужих. Женщин ждал «светлый путь»: они шли в домработницы и проститутки, так как промышленности практически еще не было, было трудно устроиться на работу и мужчинам. Так жила Вятская губерния и сама Вятка. Николаю казалось, что и он живет какой-то ненадежной жизнью, которая может сломаться в любую минуту. Из писем отца он узнавал, что его тоже теснили то налогами («твердое задание»), то угрозами раскулачивания. Выход был один – бежать. И он бежал, бросив все, что было нажито за долгую трудовую жизнь, – усадьбу, утварь, политую потом землю.
Сотрудники управления НКГБ по Кировской области. г. Киров. 1945 – 1946 гг.
Судьба педагога
1 мая 1930 г. Николай окончил учебу на физико-техническом отделении института. Надо было искать работу. По рекомендации и при содействии Б. П. Спасского вместе со своим другом Виктором Горбуновым устроился Николай в только что открытый в Вятке кожполитехникум, директором которого был москвич Реймеров... По газетному объявлению он устроился преподавателем в Сормовский машиностроительный техникум. Первое время писал в Вятку. В 1931 г., когда в Нижнем Новгороде открыли один из первых в стране механико-машиностроительный завод-втуз, Борисов перешел туда. Затем работал в пединституте. Вскоре его назначили заместителем декана физико-математического факультета, он становится доцентом. Казалось бы, жизнь определилась. Но в 1936 г. Н. П. Борисов становится слушателем инженерного факультета Военно-воздушной академии имени Н. Е. Жуковского, досрочно ее оканчивает и в течение тридцати одного года служит в Военно-Воздушных силах на преподавательской, научной и практической работе. Награжден двумя орденами Красной Звезды, орденом Красного Знамени и орденом Отечественной войны 2-й степени, многочисленными медалями.
