Маленькая мистерия маленького города

Кирьян работал то ли стропальщиком, то ли такелажником на нижнем складе нашего механического завода. Сам маленький завод находился в маленьком городке с населением двадцать тысяч душ, большая часть которых проживала в домах и бараках с маленькими комнатушками со звукопроходимостью вагонных купе. Комнатушки эти часто были совмещены с кухнями, на хлипких форточках которых часто висели в авоськах целые окорока  и трехлитровые банки с молоком или сметаной.

В такой же квартирке проживал и наш странноватый Кирьян с не менее странноватой женой Галиной, работавшей маляром на этом же маленьком заводе . Назвать их прибабахнутыми как-то язык не поворачивается, потому что по-настоящему чокнутых в нашем городке  в квартирах с хлипкими форточками всегда было не мало. На их фоне тридцатилетний Кирьян с о своим легким косоглазием и щеками, изуродованными, как лунный ландшафт, неправильно залеченными юношескими угрями, был вполне даже обычный тип.  Галина его – тем более. Одного роста с Кирьяном и одного возраста она запомнилась заводчанам своим заляпанным малярным халатом, в котором ходила и на огород, и, кажется, даже на пляж в летнюю жару. Жили они не беднее других, но вот халат…  Наверно, Галина в заляпанность своего халата вкладывала какой-то свой смысл , видела в этом только ею понимаемую «художественность».

Маленький городок и маленькие квартиры переживали все человеческие страсти, конечно, точно так же, как и в кино, которое смотрели в старом деревянном доме культуры, оставшемся после того, как ушел из этих мест «Усть-Вымьлес». Местных страстей  с разводами, самоубийствами, поджогами и большим общественным обсуждением тоже было предостаточно. Какая семейная пара хотя бы раз не решала для себя, что они разводятся, что «всё – так больше жить нельзя»? Почти все, особенно молодые семьи, конфликт разыгрывают до самого последнего варианта – до развода. Причины, конечно же, всегда чрезвычайно серьезные: «он каждую пятницу пьет с друзьями», «она стирает, когда захочет, а не тогда, когда надо» и тому подобное. А уж измена – тут все, тут смерть семьи. Неважно – мнимая измена, придуманная соседками, додуманная ревнивцем – тут смерть. Тут летят стаканы в звукопроводящие стены, падает герань с подоконника, гремят тазики в прихожих, лают собаки и … И на улице обязательное раскатистое эхо вдоль улицы: « Ты – *****, и мамаша твоя…». (Или вариант в адрес мужика – «Кобе-эль, иди туда, откуда пришел!»). И жужжит по-прежнему стирка, плачут дети, и громче обычного хлопают двери во всех подъездах  дома или барака одновременно. Нервно курят мужики на балконах или крылечках, жены в кои-то веки почему-то сами несут мусорные ведра, и обязательно найдется какой-нибудь пьяненький «дядя Вася», которого облают просто так, чтоб разрядить обстановку. Участкового не помню. Не приезжал ни разу. Что он – дурак чтоли, участковый...

Вот Кирьян и Галина тоже разводились. Их «разводы» отличались особой художественной ценностью и особой регулярностью – два раза в сезон. Два раза весной, два раза летом, два раза…Ну, вы поняли. Первыми признаками того, что  развод вот-вот "громыхнет» были следующие - Кирьян начинал учить. Обычно он шел с работы через двор ровной траекторией, не задерживаясь у пенсионерского столика с домино или, зимой, например, у вечно ремонтируемого «Москвича-408», где кверху попой торчал (вот уж действительно – «торчал» от своего владения) дядя Ваня Барбаков. Нас , пацанов, Кирьян не замечал. Когда же накапливалась драматургия очередного «развода» с Галиной, Кирьян начинал менять траекторию. То дядю Ваню поучит менторским тоном (как поясницу беречь – в машинах Кирьян ни хрена не понимал), то пенсионеров – правильно «уходить в рыбу», то нас пацанов – слушаться старших. Неважно каких – так, на всякий случай. А потом происходил «очередной развод».  А, забыл сказать – Галина тоже каким-то ведомым ей чутьем чувствовала, что надо готовиться к «разводу». В это время у неё в руках появлялась сумочка с документами, которую обычно она с собой не носила. Она чаще сидела на скамеечке у подъезда  с цветочком в руках, ожидая с работы Кирьяна (в летнее время), или  в зимнее время ей приспичивало мыть и без того скользкие доски пола в подъезде и крыльца. При этом она напевала. Два раза в сезон, в другое время не напевала…

- Как ты смела! Ну, как ты смела (взять, отложить, убрать, постирать, забыть и далее варианты) куртку, тарелку, сумку, табуретку… Сто раз тебя предупреждал… - каким-то изменившимся голосом кричал на Галину Кирьян. Она делала дурашливое лицо. Это было не трудно – просто чуть поднимала белесые брови. Примерно две-три минуты оправдывалась, а потом переходила в наступление.

- А че-й-то это тебе куртка, сумка, табуретка понадобилась вдруг и сейчас?!!! Че это ты второй день к ряду с проходной с Валькой (Манькой, Дашкой) идешь и все до дому не дойдешь?!!!

-  Это ты у слесарей с малярными работами третий день что-то справиться не можешь…

-Это ты…

- Нет, это ты…

Странным образом слышимость их скандалов-разводов всегда была намного лучше, чем у их соседей.  Возможно, потому, что все они проходили почему-то в прихожей или у кухонного окна, которое выходило аккурат к уличным скамеечкам.

 Потом Кирьян и Галина совершали забег по квартире – редко на улице.  Она бегала, а он догонял её и стукал в спину. Она ойкала, снова бегала, он снова догонял её, она снова ойкала. Ойк, бум, ойк,бум… Как получалось им делать забеги в однокомнатной квартире – это загадка, но топот из кухни в комнату и обратно был частью драматургии их «развода» ( к слову, их маленькую дочку мать Галины всегда приносила им только ближе к ночи, и, кажется, даже на выходных, девочка у родителей только ночевала). Потом наступала кульминация. Всегда у самого окна театрально, удивительно четким и поставленным голосом с жутко трагичным тембром и дрожанием  Кирьян вскрикивал:

- Вот уж не думал я, что убью тебя в этот день (вариант – «в эту солнечную субботу», «в этот предпраздничный светлый день») этим тазиком, этим утюгом, этой вешалкой… 

Грохот. Звон посуды. Или падающего чего-нибудь эдакого звенящего. Потом громкое-прегромкое «Ой, ай, ах…Ты и вправду убил меня! Подлец!». И также громко (видимо, медленно) где-то там в недрах квартиры падала Галина. Исключения бывали. Один раз Кирьян убивал валенком (возможно, душил валенком… ну вы понимаете). И один раз сапог «убил» Галину ещё в подъезде.

Она так же театрально сползала по стенке или по мебели. Обязательно лежала «без сознания» минут пятнадцать. Из этих пятнадцати минут примерно пять  уходило на то, чтоб Кирьян остыл и переключился на другие ноты. От «так тебе и надо, змея подколодная» он переходил в молчание и сопение, переворачивал Галину, слушал у неё сердце. Не знаем уж – хватался ли за голову, качался ли всем телом в «отчаянии», но точно наступал момент, когда он начинал её целовать, делать массаж сердца, приподнимать тело и класть голову Галины себе на грудь. Так они сидели на полу ещё полчаса-сорок минут, а потом вечером обязательно шли гулять. Всегда по одному и тому же маршруту.

Прогулка была тоже своеобразной. Кирьян шел всегда чуток впереди, на полшага, а Галина, будто волоклась за ним. Кирьян заглядывал в лица прохожих, дескать, вы понимаете, все у нас нормально, у нас все так хорошо, что ни пером описать, ни  в сказке сказать. И, будто подтверждая, что у них хорошо, отступал на эти полшага к Галине, брал её руку и ставил её так, будто это она брала его под руку. А она именно волочилась. Будто стеснялась, будто млела от того, что все у них «так хорошо».

Они шли по деревянным дощатым тротуарам, потом поворачивали, пустырем обходили старый дом культуры, там дальше ещё двести метров по плотной утоптанной грунтовке, сделав круг, выходили опять на тротуар и шли домой. В свою квартиру. До следующего «развода», до следующего «убью», которых по-настоящему у них, наверно, никогда и не было. Потому что два раза в сезон – два раза весной, два раза летом, два раза … Ну вы понимаете….