Владимир Григорян, безусловно, прав: упрекать из-за патриаршего «Брегета» (не самого, кстати, дорогого) церковь в роскоши, стяжательстве и корыстолюбии бессмысленно и неправильно. Хотя бы потому, что тысячи штатных священников получают зарплату ниже прожиточного минимума, а многие не получают ее вовсе. Это не хорошо и не плохо – это факт. Как и то, что есть епископы (вроде опального Диомида), годами носящие единственную рясу. В конце концов, Иосиф Волоцкий был не меньшим аскетом, чем Нил Сорский. Не соглашусь с Григоряном, что «с корыстолюбцами надо бороться». Проблема прямо противоположна той, о которой нам вещают любители пошипеть на чужой «Мерседес» (разумеется, за неимением своего собственного): это недостаточная капитализация церковной структуры: если наверху вопрос как-то решается разработкой прибыльных бизнес-проектов («Софрино», гостиница «Даниловская» и т.д.), то в регионах совсем худо. Бедная та епархия, в которой не отыщется эффективный менеджер уровня Штольца. Что плохого в том, если батюшка открывает трапезную, частную гимназию или странноприимный дом? Я знаю немало провинциальных священников, создававших с нуля, например, бюро ритуальных услуг. В конце концов, и апостолы кормились не от паствы – они знали толк в рыбной ловле и основах торгового дела. Так что стоит отказаться от этого типично совкового отношения к состоятельным людям, которое не так давно выказала балерина Волочкова в публичном споре с о. Всеволодом Чаплиным: почему-де иные священники носят часы с бриллиантами? Отец Всеволод замялся и начал уходить от ответа, мол, никогда не видел священника в часах с бриллиантами. Ответить можно было куда проще: священник носит часы с бриллиантами ровно потому же, почему их носит бизнесмен или банкир. Заработал. Если нет – докажите обратное, и не в Хамовническом суде. Любой другой ответ был заведомо проигрышным и лицемерным.
Проблема в другом, и проблема эта чудовищная. Суть ее в том, что, заключив конкордат с государством, церковная бюрократия получила колоссальные преференции, поскольку единственная из всех явила собой образец догматизма, старорежимного варварства, консерватизма в худшем смысле, и, как встарь, согласилась выполнять функцию приводного ремня государства. Тотчас стали окучиваться школы, армия, власти предержащие, которые принялись отдавать церковным бюрократам в безвозмездное пользование собственность, выгоняя на улицу музеи и детские больницы. Им позволили загнать за Можай старообрядцев, молокан, протестантов, католиков, автономную церковь (не говоря уже о пятидесятниках и кришнаитах); без их разрешения теперь нельзя зарегистрировать общину, открыть молельную комнату, построить часовенку (когда чиновники из МП узнали о том, что о. Яков Кротов осмелился служить частным образом в маленькой комнатенке, сделали все для того, чтобы крохотная община Сошествия Святого Духа осталась и без нее).
У Русской православной церкви был шанс стать нормальной конфессиональной организацией, не запятнанной ношением государственного мундира и меча. Для этого не нужны были даже люстрации, предлагаемые о. Глебом Якуниным. Для этого государство просто должно было определить правила игры: никому никаких преференций, убеждайте паству, а мне, государству, все равно, убедите или нет, равно как и то, кто у кого отобьет прихожан.
Если бы церковной бюрократией не велась война против приезжих проповедников из США, Великобритании, Скандинавии, если бы они имели возможность открыто проповедовать, торжество православия в России, о котором неустанно трубит патриархийная номенклатура, было бы реальным, а не мифическим. Увы, честной конкуренции патриархия испугалась, дав тем самым повод заподозрить ее в том, что сказать ей попросту нечего.
В американской конституции записано, что ни одна религия никогда не будет признана господствующей, и никакая религия никогда не будет запрещена. Мы прожужжали соотечественникам все уши рассказами о культурообразующей роли православия, которая на деле является таким же мифом, как православное возрождение сегодня. Если под культурой подразумевать менталитет нации, то византийский выкидыш, действительно, сыграл свою зловещую роль, сформировав устойчивый в веках тип инфантила с редуцированным сознанием,в процессе маразматического вставания с колен хватающегося за любую «твердую идею» – от сталинизма и «богоизбранности» до культа половой тряпки в углу солдатского сортира.
Пару месяцев назад рассказывал студентам о современном искусстве. Дохожу до эстетики перформанса и инсталляции, упоминаю злосчастную выставку Юры Самодурова «Осторожно, религия», разгромленную черносотенной бандой. Задаю вопрос: какие ассоциации возникают в связи с этим призывом галеристов? Выясняю: всем студентам слышится в нем предостережение от религии как от чего-то ужасного, чего, мол, нужно бояться. Антицерковная-де пропаганда. А стало быть, правильно сделали, что разгромили.
Спрашиваю: а когда водитель видит надпись «Осторожно, дети» - получается, ему нужно детей бояться? Смех. Никому и в голову не приходит, что речь идет о том, что, перефразируя Андрея Вознесенского, религия – «иной субстант, где не руками, а устами». А я поражаюсь, до какой степени сознание молодого поколения, на помнящего даже Андропова и Горбачева, генетически протравлено полицейщиной, казенщиной, пустым и затхлым прогадиндизмом, страхом, отсутствием элементарной внутренней свободы.
Спрашиваю слушателей других, «взрослых» курсов (люди 35-40 лет): кто из вас следил за процессом Ходорковского-Лебедева? «Это нам неинтересно, это нас не касается, у нас своих проблем хватает, да и некогда». Правда, в церковь (разумеется, русскую православную, какую же еще) ходить у них время находится – молиться Христу Богу, который проповедовал, по их святому убеждению, в 7 веке новой эры в одной из колоний Соединенных Штатов Америки (ей-богу, не шучу). Невольно думаешь об инфантилизме как одном из китов утвердившегося авторитаризма – утвердившегося от имени и на костях населения, придурковатости которого нет предела.
У Иосифа Бродского есть замечательное стихотворение – «Представление». Среди прочих метаморфоз там есть такая:
Входит некто православный,
говорит: "Теперь я - главный.
У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.
Дайте мне перекреститься, а не то - в лицо ударю».
Пока наш среднестатистический православный не перестанет стремиться к «главности», пока сохранится безудержное метафизическое желание ударить кого-то в лицо, рука будет снова и снова сжиматься в кулак. И не важно, в «Брегете» будет она или в заскорузлых четках. Хрен редьки не слаще.