В небольшом зале собираются люди, негромко здороваются, кивают друг другу, рассаживаются. Около тридцати человек разного возраста, разных убеждений. Они пришли в центр культурных инициатив «Югор», чтобы посмотреть фильм Марины Седовой «Мой дедушка был там» о репрессиях, о сегодняшнем отношении к личности Сталина, и обсудить, нужно ли сейчас устанавливать памятники «отцу народов».
— Ждем еще четыре минуты, — громко объявляет правозащитник Игорь Сажин, он модерирует встречу. Преподаватель Александр Вербин, член российской коммунистической рабочей партии и секретарь сыктывкарской партийной организации, обращается к зрителям с предложением посмотреть еще один фильм, «показывающий другую сторону».
— Думаете, этот фильм показывает только одну сторону? — интересуется Сажин и предлагает устроить еще один просмотр с обсуждением.
— Зачем посвящать этой теме столько времени? — удивляется Вербин.
— Эту тему можно обсуждать и обсуждать, — возражает ему журналист Игорь Бобраков.
Свет гаснет, начинается просмотр.
Центральным сюжетом фильма стало открытие памятника Сталину в Липецке и акция протеста, проведенная потомками репрессированных.
О проблеме памяти рассуждали герои фильма — сыктывкарский историк Михаил Рогачёв, преподаватель истории из Кирова Игорь Чемоданов и основатель музея истории ГУЛАГа из Йошкар-Олы Николай Аракчеев. Последний также подробно рассказал, как именно пытали людей и за что арестовывали подростков.
Фильм закончился высказыванием Игоря Сажина, также ставшего героем ленты, о том, что время ставить памятники Сталину не пришло, потому что еще не ушла боль пострадавших от репрессий, их детей и внуков.
Дискуссия открывается «проклятым русским вопросом» — что делать?
— Учебники постоянно переписываются, и взгляды на историю меняются, как же нам договориться между собой и что делать с людьми, которые попали в мясорубку, тогда или сейчас? Сказать, «молчите, уроды, радуйтесь, что выжили», или дать пострадавшим возможность высказаться? — эмоционально начинает модератор и тут же подчеркивает, что в будущее придется идти вместе, стало быть, надо попытаться договориться.
Игорь Бобраков берет слово первым и сразу не соглашается со словами Сажина о памятниках, сказанными в конце фильма:
— Тиранам памятники не ставят. Нет памятников Робеспьеру, Гитлеру, Франко и Муссолини. Памятники ставят жертвам.
Журналист рассказывает о том, что, споря с поклонниками Сталина, никогда не приходил с ними к общей точке зрения. Это, по его мнению, объясняется разной системой ценностей: для кого-то важна человеческая жизнь, а для кого-то идея, например идея коммунизма или исламского государства.
— Кстати, у человека, который в фильме говорил, что надо убивать троцкистов, на футболке портрет Че Гевары, убежденного троцкиста, — добавляет наблюдательный Бобраков, имея в виду Игоря Чемоданова.
Главная ценность, по его мнению, — это человеческая жизнь, он воспринимает ее как Вселенную.
— ХХ век начался с 1914 года и не закончился до сих пор. Человеческая жизнь обесценилась, и надо не мешать восстанавливать эту ценность, а это очень большой труд. Ценнее всего поминать тех, кого убили, а не тиранов, — заканчивает Игорь Бобраков и раскланивается, сославшись на занятость.
Следующим выступает экс-лидер коммунистов Коми Леонид Мусинов:
— Наша страна семьсот лет из тысячи воевала и чаще всего защищалась. Наш уклад жизни и ценности складываются из того, какова страна. Она большая, северная, сложная, в одиночку человек прожить здесь не может. Ценность в России — это государство, которое может защитить от внешней среды, — утверждает он. — Репрессии — это тяжелый период становления.
Коммунист напоминает о том, что во время Великой Отечественной войны в Коми открывались училища и техникумы, — так, в частности, проявлялась забота о людях, о будущем. Он считает, что именно либералы после ликвидации советской власти привели народ ни много ни мало к вымиранию. В подтверждение этих слов Мусинов перечисляет социальные проблемы современного общества: маленькая пенсия, трудности с поисками работы для молодежи, сокращение населения Республики Коми на 30%.
— Надо что-то менять, — настаивает коммунист, — Взоры часто обращаются к человеку, может, и жестокому, но оставившему после себя шинель и пару башмаков. Петра Первого и Екатерину Вторую судят за то, что они сделали для страны.
В конце выступления он замечает, что среди троцкистов было много иудеев, и это якобы сказалось на руководстве.
Александр Вербин в своем выступлении заостряет внимание участников дискуссии на том, что среди репрессированных были истинные большевики и ленинцы. Но их судьбу определил не Сталин, а люди на местах.
— Возможно, они были представители троцкистского блока или просто враги советской власти, — предполагает он, — кто только не лез в руководство, вредили как могли, сталкивали лбами.
Он демонстрирует книгу историка Михаила Морукова «Правда ГУЛАГа». В ней указано количество осужденных за антисоветскую деятельность в трудовых лагерях. Максимальное количество попало в лагеря не в 30-е годы, утверждает автор, а в 1953 году. Многих осудили во время и после войны.
— В это время как раз обнаружилось то, что многие работали на фашистов, — напоминает он. — Возможно, стали реабилитировать всех подряд, не проверяя.
В доказательство такого предположения Вербин приводит историю, свидетелем которой он стал: в третьей поликлинике Сыктывкара пожилой ветеран отказался пройти без очереди, так как то же самое можно реабилитированным. Александру он сообщил, что его соседка, из реабилитированных, в войну занималась проституцией.
— Человек страдает из-за несправедливости. Как нам жить дальше? — обращается он к слушателям. — Быть едиными в таком кругу, как мы сейчас собрались, возможно. Но писатель Владимир Бушин сказал, что в обществе не может быть речи о единстве, где один получает семь тысяч пенсии, а второй — два миллиона рублей в день.
Подчеркнув социальное расслоение, Вербин сетует на то, что обсуждение репрессий отвлекает от насущных проблем — борьбы с олигархами.
Краевед и исследователь периода сталинских репрессий из Воркуты Анатолий Попов возражает предыдущему оратору:
— Ворошить прошлое надо — люди хотят знать правду, — заверяет он. — Я занимаюсь историей ГУЛАГа двадцать лет и напомню, что люди не пробирались на места, а назначались. При чем тут Сталин? При том, что он создал эту систему.
Он вспоминает, что памятники Сталину хотели поставить в Воркуте и Ухте, считает, что это было бы кощунством.
— Важно высказать мнение, но не вешать ярлыки, — говорит краевед.
— Но вы уже повесили ярлык. Сказав, что место памятника Сталину в Воркуте — разве что на кладбище, — возмущен Александр Вербин. Он напоминает, что в репрессиях принимал участие и другой руководитель СССР — Никита Хрущев.
— А я его и не возношу, — говорит Попов.
— Хрущев ближе к вам, — настаивает Вербин. — Он ведь разоблачил культ личности. Но сам получал разнарядки.
— А я никого не разоблачал, — возражает удивленный краевед.
К разговору подключается еще один член КПРФ Андрей Никулин:
— Всем деяниям Сталина дана юридическая оценка, а репрессированные были реабилитированы судом. Это доказательство того, что репрессии в отношении конкретных людей были. Ставить или не ставить памятники Сталину? Это фигура, которая многих разъединяет. Кто-то считает, что он навел бы порядок, а кто-то считает его исчадьем ада. Наши беды тянутся еще от культа личности. Тогда была подавлена свобода, и сейчас многие не могут сказать того, что думают, потому что у них страх на генетическом уровне.
Высказав свое отношение к личности вождя, Никулин придает дискуссии новое направление:
— Сталина часто отождествляют с коммунистами. Мне кажется, это в корне неверно. Это всего лишь исторический персонаж, его идеологии не существует в сегодняшней повестке дня. Именно коммунисты говорят о просчетах и преступлениях той эпохи, компартия осудила и культ личности и преступления тогдашнего режима. Мы не отождествляем себя со Сталиным. Просто в липецком отделении КПРФ нашелся любитель, но не все члены нашей партии придерживаются этой точки зрения.
— Слушал, а перед глазами у меня была газета «Правда»: на одной полосе — дело Ленина, на другой — Сталина, на третьей — Зюганова. Пару месяцев назад видел. Генеральный секретарь знает о точке зрения партии? — смеется Анатолий Попов.
— Я поддерживаю ваше удивление, — кивает Александр Вербин и напоминает, что Сталин — автор многих книг о строительстве коммунизма.
— Является молодой человек коммунистом? — спрашивает он о Никулине.
К беседе подключается Игорь Сажин, сообщая о том, что точка зрения на социальную справедливость, высказанная Вербиным, ему близка.
— Мы идем за двумя бурно развивающимися странами — Индией и Китаем. В Китае нет пенсий, социальных выплат, бесплатной медицины. Россия тоже движется в сторону отказа от социальной поддержки, хотя когда-то СССР научил социальной справедливости всю Европу. Сейчас же нам нужно экономическое развитие. Но как это связано с прошлым? — интересуется он у собеседников и сам поясняет:
— Когда кого-то демонизируют или превозносят до небес, занимаются одним и тем же — отвратительно клепают бога. На меня произвел впечатление о том, как пытали. Правителей в России будет море. Но меня интересует, моего сына, внука или правнука будут пытать, например, за то, что жена оказалась политическим лидером? Или такая конструкция: Ягода, Ежов, Берия руководили НКВД, а потом были объявлены шпионами, хотя ими не были. Их надо реабилитировать? Это технология — вытирать о человека ноги, не просто осудить за то, что не справился с работой, а еще и в дерьме вывалять. Пока наши тюрьмы будут местом, где людей не просто содержат, а вытирают о них ноги и пытают, пока один человек считает нормой пытать другого, вторгаться в его тело, приносить боль, издеваться над близкими, это может повториться.
— Уже повторилось, — вздыхает Мусинов.
— Верно! Сейчас у нас семьсот тысяч заключенных. Может, нам заняться тем, чтобы тюрьмы не превращали в Голгофу, чтобы СК не возбуждал дела на библиотекарей, а полиция оставалась полицией. И мы сами хотим, чтобы в полиции расправлялись и пытали, — сокрушается Сажин.
Вербин говорит о том, что важно занять людей работой:
— Как раз при Сталине работали, осваивали целые территории.
— На костях, — слышится из зала.
— И Петр Первый на костях! Некоторые наши правители наделали дел еще и больше. Когда говорят «на костях», надо проверить, так ли это. Я хотел показать сюжет, где присутствует Владилен Жук, он десятилетия проводит раскопки и не находит костей.
— А где-нибудь в Воркуте просто строят дом и не специально находят кости, — возражает Вербину Попов. — Тогда работали так много, потому что техники не было.
— На костях создавали, а кто-то потом пришел и сказал: это будет мое, — призывает собравшихся под знамена справедливости Леонид Мусинов.
— Надо себя сначала поменять, — настаивает Анатолий Попов.
— Что значит поменять систему? Опять революция? Кровь проливать? — в разговор вступает Валентина Пидцерковная из православного «Преображенского братства». — Может, нужно обратиться к своей совести?
Ее поддерживает не представившаяся участница дискуссии, член того же братства:
— Божья правда одна, и все происходит по божьей воле. Предали царя, забыли о Боге, началось разрушение семей. Строительству красивой жизни мешали нерожденные младенцы — разрешили аборты. Народ предал царя, не заступился. Мы — продолжатели греха, поверили басням о том, что «Николашка плохой». Если народ не покается, будут катаклизмы — это предсказывал еще святой Иоанн Кронштадтский.
— Даже по этой дискуссии видно, что все пытаются кого-то обхаять, вот уже и меня назвали не коммунистом, — упрекает участников коммунист Андрей Никулин. — Мы пытаемся разъединиться, вместо того чтобы объединиться в решении насущных проблем.
— Вы хотите забыть своих предков?— спрашивает его Валентина Пидцерковная.
К ней, в свою очередь, обращается Вербин:
— Как вы относитесь к тому, что в период Перестройки специально выпятили тему репрессий, чтобы столкнуть людей? Не было ли это подготовкой к 1991–1993 году, чтобы навсегда покончить с СССР? Американские политологи тогда давали советы. Вы тоже перекладываете вину сталинистов на всю советскую власть.
— Мы перестаем слышать друг друга, — замечает Пидцерковная.
Игорь Сажин напоминает, что время дискуссии истекает и резюмирует:
— Все предлагают простое решение: «Репрессии? Это потому что Сталин был урод!». «Победили в войне? Потому что Сталин был гений!» У меня есть подозрения, что ни то, ни другое не верно. Я не хочу простых решений. Может, нам попытаться не просто хаять или облизывать? Давайте вместе решать, что делать.
— Пока мы остаемся между Чернышевским и Лениным, ничего не изменится, — философски замечает Анатолий Попов, вновь услышав «проклятый вопрос».
Участники дискуссии расходятся, договорившись о том, что было бы неплохо собраться еще.